Ночь, сон, смерть и звезды - [188]

Я понятия не имею, почему учительский совет проголосовал против меня в каком-то самоубийственном ослеплении.

На столе перед Лэнгли лежала раскрытая папка, в которую он посматривал с озабоченностью. Не обнадеживает. Толстая стопка бумаги. Не иначе как эти вероломные сукины дети прислали ему распечатку своего тайного совещания. А может, и разные заявления, показания свидетелей. Еще один плохой знак: присутствие школьного адвоката. Лорен бросила на него рассеянный взгляд и тут же забыла фамилию.

Последовали вопросы и ответы. Хотя она быстро покрылась холодным потом (ну почему жизнь так часто и так глупо подтверждает все старые клише?), ей показалось, что она сумела себя защитить уверенно, убедительно.

Каким же шоком стали для нее слова Лэнгли, что будет правильным с «политической» точки зрения, если Лорен уйдет в отпуск.

– С сегодняшнего дня.

С сегодняшнего дня? Лорен показалось, что под ней зашатался пол.

Видя ее перекошенное лицо, Лэнгли с неохотой произнес:

– Ну хорошо. После весенней четверти.

В сердце как будто попала льдинка.

Со всем достоинством, какое только могла подсобрать, Лорен выдавила из себя:

– Все же сразу всё поймут.

– Что поймут, Лорен? Полугодовой отпуск после такой напряженной работы – ничего необычного.

– Все это воспримут как наказание, доктор Лэнгли. – Лорен взяла паузу, сглотнула. – Как мое унижение.

– Все – это кто?

– Учительский состав. Технический персонал.

– Какое вам дело до того, как они это воспримут, Лорен? Вы же показали, что испытываете к ним презрение.

– Я… показала? Презрение?

– Ну да. Это написано на вашем лице.

Это написано на вашем лице. Очередное грубое, неуклюжее клише. Вот к кому Лорен действительно испытывала презрение, так это к толстомордому аппаратчику, который когда-то был ее другом и сторонником, а сейчас бросает ее одну.

– Вы даже не пытаетесь скрывать свое презрение, доктор Маккларен. Мы это видим.

Мы. Это он так о себе, королевской особе?

– Вы смотрите на меня с ухмылкой, доктор Маккларен. Что-то не так? Вы недовольны этим обсуждением?

С ухмылкой. Какое вранье!

Она попыталась объяснить ему и оскорбительно поглядывающему на нее адвокату, что, если она вдруг уйдет в отпуск, без заранее подготовленной замены, это будет выглядеть как административное наказание. Учительский состав выразил ей «вотум недоверия» от злости, потому что она задала блестящие стандарты, в отличие от своего предшественника.

– Но тогда как вы объясните, что многие «блестящие» учителя подписали это письмо?

– Преступный сговор. Ревность, злоба.

– Но вы же читали перечень их жалоб. Некоторые звучат вполне убедительно.

Не читала. Она прочла несколько строк и удалила длиннющий перечень.

– Из ста девяти учителей обращение ко мне подписали девяносто четыре, и еще семь человек воздержались.

Восемь учителей ее поддержали! Она узнает их имена, и они навсегда останутся дороги ее сердцу.

– Подписанты хотят, чтобы меня перевели в другую школу, – сухо заметила она. – Таков их план.

– А что бы вы предпочли, Лорен? Перевод в другую школу или полугодовой отпуск?

– Нет! Наша школа, благодаря моим усилиям, стала лучшей в округе. Я отказываюсь переводиться.

– Перевод может удовлетворить всех заинтересованных лиц. Следующей осенью откроется вакансия помощника директора в средней школе Ярдли. Мне кажется, вы идеально подойдете для этой должности.

Помощник директора. Понижение в должности. И снова пол заходил ходуном у нее под ногами.

Разговор быстро завершился. Лорен было что еще сказать, но эмоции захлестывали, и вот она уже стоит в коридоре, тяжело дыша: не хватает воздуха.

И этот человек в далеком прошлом был другом Уайти! Черт бы его побрал. Она ему такое никогда не простит.

Онемевшие пальцы не в силах нащупать куцые волоски и выдернуть их, хотя на голую черепушку уже жалко смотреть.

Осевший в кишках цемент превратился в кипящую лаву. И запросился на волю. Немедленно.

Панический звонок доктору Фут посреди ночи. Знает ведь, что врач не ответит, но не смогла удержаться: ее разбудило прикосновение к лицу – это Уайти снова сделал суровый выговор ее кровожадному сердцу.

Спустя несколько часов ей удалось договориться о срочном визите к доктору Фут. Психотерапевт смотрела на трудную пациентку с явной озабоченностью.

Опасается, что та совершит самоубийство? Что это может как-то отразиться на ней?

– Папа является мне во сне… это ненормально. Не в его стиле. Уж поверьте. Ну совсем.

Пауза.

– Однажды он мне сказал: «Прощение? Про это можешь забыть. Человек, которому ты причинила боль, никогда тебя не простит». А теперь словно передумал. Он меня упрекает.

Пауза.

– Да я не ревную, доктор. Во мне нет ни капельки ревности. Если у Марка Свенсона и этой женщины настолько отсутствует всякое достоинство, что они готовы стать объектом ужасных сплетен, то это их забота.

Пауза.

– Я беспокоюсь о матери. После смерти мужа она эмоционально надломилась. У нее появился «друг» (знаю, я вам уже рассказывала об этом Хьюго, он так никуда и не делся), который подталкивает ее к действиям, в ее прежней жизни немыслимым. Этот жуткий тип заплел ей косу! Она стала похожа на молоденькую индианку. Она больше не носит красивые вещи, только джинсы и свитеры и «национальные костюмы», когда они выбираются на «авторское» кино. Папа такие фильмы терпеть не мог. Этот Хьюго приобщил ее к туризму. Их видели в Пирпонт-парке и на Плачущей скале. Он привел ее в спортивный магазин и вынудил купить туристские ботинки! Маму! Туристские ботинки! Мама вымученно шутила по поводу того, как он заставляет ее самостоятельно их шнуровать, что требует особой подготовки, и приходит на помощь, только когда у нее совсем опускаются руки. Они даже под дождем выбираются в походы! Хьюго катал ее на байдарке по озеру недалеко от нашего дома.