Ночь с дьяволом - [38]

Впоследствии Фредерика не могла сказать, где она нашла храбрость — если это можно назвать храбростью — солгать ему. Но так или иначе, она собралась с духом и прошептала:

— Я уезжаю из Англии, Бентли. Я не могу рисковать. Мне нужна жизнь защищенная, спокойная и обеспеченная. Мне кажется, что это самое лучшее для… для всех заинтересованных сторон. У тебя нет причин считать себя виноватым. — Ее рука почти против воли поднялась и легонько опустилась на его плечо.

Его тело напряглось от этого прикосновения. Глядя в сторону, он издал какой-то хриплый горловой звук.

— Не надо чувствовать себя виноватым, Бентли, — повторила она. — Ты прав в одном. То, что я делала с тобой, я делала по своему желанию. То, что я собираюсь сделать дальше, я тоже сделаю по своему желанию… Ты это хотел услышать?

Бентли выпрямился и уставился куда-то в темноту. Фредерика затаила дыхание.

— Да, наверное, именно это, — признался он. Потом, даже не взглянув на нее, он направился в сторону галереи, завернул за угол и исчез.

Фредерика, казалось, целую вечность стояла, прислушиваясь к его шагам. И вдруг ее охватило ужасное чувство сожаления. Ей стало страшно, как будто она только что сделала величайшую ошибку в своей жизни. Ошибку? Не может быть! Он ничего не предложил ей, да она ничего и не просила. Даже если бы он захотел попытаться, Бентли Ратледж не смог бы стать хорошим отцом. И надежным, верным мужем он тоже не смог бы стать — не тот он человек.

Но все эти разумные соображения не смогли остановить ее. Фредерика подхватила юбки и помчалась за угол, к балюстраде. Ухватившись за нее руками, она наклонилась так быстро, что у нее закружилась голова. Ее взгляд в отчаянии шарил по толпе внизу. Но танцы перед ужином закончились, и бальный зал быстро опустел. Бентли нигде не было видно.

«Только не останавливайся. Только не поднимай глаз».

Бентли спустился по лестнице в бальный зал. «Ты выпутался из этой истории подобру-поздорову, старичок, — сказал он себе. — Теперь только не останавливайся».

Бентли прокладывал путь через толпу, как будто шел против течения, не обращая внимания на смешение красок и какофонию звуков. Вот кто-то засмеялся искусственным резким смехом. Кто-то поздоровался с ним, кто-то окликнул, но он не обратил внимания. Он кого-то нечаянно толкнул локтем. Зазвенело стекло. Наверное, упал и разбился бокал для шампанского. Он даже не остановился. Выбравшись из бального зала, он направился к главному входу.

В холле к нему шагнул слуга, пробормотав что-то насчет его плаща. Бентли ему не ответил. Другой слуга держал открытой дверь для выходившего джентльмена. Не сказав ни слова, Бентли прошмыгнул в дверь, опередив незнакомца, и вдохнул прохладный весенний воздух. С Темзы тянулся легкий туман, превращая в сюрреалистическую картину передний двор и фонтан, струя которого все еще била на двадцать футов в высоту. В желтых от света фонаря сумерках Бентли спустился не по той лестнице, и его обдало холодной водяной пылью.

Бентли протолкался сквозь скопище слуг, лошадей и экипажей на подъездной аллее. Напротив дома все было окутано сумраком. Вытянув руки, он пошел в темноту, пока его пальцы не прикоснулись к влажному камню дальней стены, окружавшей передний двор. Он прислонился к ней спиной, глядя на лестницу, по которой спустился. Ему следовало бы поблагодарить Бога за то, что все обошлось, и отправиться домой. А он вместо этого стоит в темноте, и ему хочется ненавидеть Фредерику д'Авийе всеми фибрами своей души. Почему? Почему?

Какая разница? Все равно он не может этого сделать. Он утратил способность разжигать в себе ненависть с тех пор, как был еще мальчиком. Там, где должна бы бушевать ненависть, была лишь привычная пустота.

Он не знал, сколько времени простоял там без плаща, с непокрытой головой, в одежде, промокшей от тумана и брызг фонтана. Время от времени до него доносились в ночи обрывки разговора или звук настраиваемой скрипки. В Страт-Хаусе приветливо сияли все окна. Однако его там не желали видеть. Больше не желали. И виноват в этом был он сам. Он знал, что должен уйти, однако продолжал смотреть на дом сквозь холодный туман и прислушиваться к звукам веселья.

Некоторое время спустя гнев постепенно начал проходить. Он стал думать о том, что она делает и с кем она. Он даже позволил себе представить себе ее лицо, услышать снова ее прощальные слова, пока не почувствовал боль, как будто он колол собственную плоть кончиком острого ножа. Должно быть, он простоял в темноте больше часа, но время для него не имело значения.

Постепенно ручеек отъезжающих гостей превратился в поток. Экипажи, отъезжая, делали полукруг, конские копыта цокали по булыжному покрытию подъездной аллеи, затем они проезжали под башней с часами и скрывались в ночи. Потом огни в окнах Страт-Хауса начали гаснуть: сначала на первом этаже, потом на верхнем, пока наконец освещенными не остались только служебные помещения в цокольном этаже да окошечко слева на третьем.

Фредерика спала на третьем этаже, может быть, это было окно се спальни? Он закрыл глаза и представил себе ее комнату. Служанка, наверное, раздевает ее, готовя ко сну. Он представил себе, как соскальзывает с ее медового цвета плеч ярко-красное платье. Кружевная пена нижнего белья ложится на пол возле ног. Он как наяву видел ее небольшую высокую грудь с темными сосками безупречной формы. Сегодня они были едва прикрыты ярко-красным бальным платьем, и, подумав об этом, он моментально вспомнил, каковы они на вкус: они чуть пахли розовой водой, были капельку солоноватыми, и от них исходил теплый аромат женщины.