Ночь. Рассвет. Несчастный случай (Три повести) - [46]

Руки Гидеона подергивались, и он спрятал их за спину.

— Да, именно так он и сказал. Он сказал, что хочет есть и имеет право на приличную последнюю трапезу.

Гад рассмеялся, но смех его прозвучал неискренне.

— Типичный англичанин, — заметил он. — Держится молодцом.

Его реплика повисла в воздухе над нашими головами. Казалось, никто ее не расслышал. Отец сурово посмотрел на меня, как бы говоря: «Человек скоро умрет, и он голоден».

— Очень может быть, — сказал Гад, — у англичан железное пищеварение.

И на это его замечание никто не обратил внимания. Внезапно я почувствовал болезненный спазм в желудке. Я целый день ничего не ел. Илана встала и пошла на кухню.

— Я приготовлю ему что-нибудь поесть, — объявила она.

Мне было слышно, как она ходит по кухне, нарезает буханку хлеба, открывает ледник, начинает готовить кофе. Через несколько минут она вернулась с чашкой кофе в одной руке и с тарелкой в другой.

— Это все, что я смогла найти, — сказала она. — Бутерброд с сыром и немного черного кофе. Сахару нет… Небогатая трапеза, но ничего лучшего я предложить не могу. — Помолчав несколько секунд, она спросила:

— Кто отнесет это вниз?

Мальчик, стоявший рядом с моим отцом, строго посмотрел на меня. Казалось, его взгляд говорил:

— Иди. Отнеси ему еду. Он голоден, ты же знаешь.

— Нет, — ответил я, — только не я. Я не хочу его видеть. И, кроме того, я не хочу видеть, как он ест. Мне хочется потом думать о нем как о человеке, который никогда не ел.

Я хотел добавить, что у меня самого резь в желудке, но понял, что это несущественно. Вместо этого я сказал:

— Я не хочу оставаться с ним наедине. Не сейчас.

— Мы пойдем с тобой, — сказал мальчик. — Нехорошо отнимать пищу у голодного человека, ты же знаешь.

Да, я знал об этом. Я всегда кормил голодных. Нищий, ты должен помнить. Разве я не предлагал тебе хлеб? Но сегодня особая ночь. Сегодня я не могу этого сделать.

— Ты прав, — сказал мальчик, прерывая поток моих воспоминаний. — Сегодня особая ночь, и сегодня ты другой или, по крайней мере, станешь другим. Но все это не имеет никакого отношения к тому, что человек голоден и ему нужно дать поесть.

Но он же умрет завтра, — возразил я. — Какая разница, умрет он с полным желудком или с пустым?

— Пока что он еще жив, — назидательно заметил ребенок. Мой отец одобрительно кивнул, и остальные последовали его примеру.

Все эти головы, кивавшие, словно вершины черных деревьев, заставили меня содрогнуться. Я хотел закрыть глаза, но мне стало стыдно. Я не мог закрыть глаза в присутствии моего отца.

— Ладно, — сказал я покорно, — я согласен. Я отнесу ему еду. — Будто по мановению палочки невидимого дирижера, кивающие головы замерли. — Я отнесу ему еду, — повторил я. — Но сначала скажи мне одну вещь, малыш. Мертвые тоже хотят есть?

Он явно был изумлен.

— Как ты не знаешь? — воскликнул он. — Конечно, хотят.

— А мы должны их кормить?

— И ты еще спрашиваешь? Разумеется, вы должны их кормить. Только это трудно…

— Трудно… трудно… трудно… — отозвались призраки хором.

Мальчик взглянул на меня и улыбнулся.

— Я открою тебе одну тайну, — шепнул он. — Ты же знаешь, что в полночь мертвые встают из своих могил?

Я сказал ему, что знаю; мне говорили.

— А тебе говорили, что с кладбища они приходят в синагогу?

Да, об этом мне тоже рассказывали.

— Ну вот, все правильно, — сказал мальчик. Он помолчал немного, чтобы подчеркнуть значение следующих слов, и продолжал таким тихим голосом, что если бы он не звучал внутри меня, я бы никогда его не расслышал.

— Ну вот, все правильно. Каждую ночь они собираются в синагоге. Но совсем не затем, зачем ты думаешь. Они приходят не молиться, а поесть.

Все в комнате — стены, стулья, головы — закружилось вокруг меня, словно бы пустилось в пляс в некоем изначально предопределенном ритме, не вызывая ни малейшего колебания воздуха и не касаясь земли. Я стоял в центре множества кругов. Мне хотелось закрыть глаза и заткнуть уши, но мой отец был здесь, и мама, и учитель, и нищий, и мальчик. Пока все, кто создавал меня, были рядом, я не смел закрыть глаза и заткнуть уши.

— Дай мне еду, — сказал я Илане, — я отнесу ему.

Танцоры замерли на своих местах, как будто я был дирижером, а мои слова — жезлом. Я шагнул навстречу Илане, которая все еще стояла в дверях кухни. Внезапно Гад бросился к ней и опередил меня.

— Это сделаю я, — сказал он.

Почти грубо он выхватил из рук Иланы чашку и тарелку и устремился вниз по лестнице.

Иоав взглянул на часы:

— Третий час.

— Всего-навсего? — удивилась Илана. — Какая долгая ночь, самая долгая в моей жизни.

— Да, очень долгая, — согласился Иоав.

Илана закусила губу.

— Иногда мне кажется, что ей не будет конца, что она будет длиться вечно. Она подобна дождю. Здесь дождь, как и все остальное, наводит на мысли о бесконечности и вечности. Я говорю себе: дождь идет сегодня, и он будет идти завтра, и послезавтра, и на следующей неделе, и сто лет спустя. Теперь я говорю: наступила ночь, и ночь будет завтра и послезавтра, и через неделю, и через сто лет.

Она внезапно умолкла, достала из-за рукава платок и вытерла испарину со лба.

— Странно, почему здесь так душно, — сказала она, — тем более, что уже очень поздно.