Ночь перемены - [8]

Пришла пора выслеживать врага и драть его в клочья.

Я шагнул прочь из ботинок, оглянулся на Клодию, упавшую на одно колено: ее тоже достал этот смрад. Для нее это труднее: у вампиров нет того химического буфера, что защищает волков. Кожа ее приняла фиолетовый оттенок даже в темноте, и глаза стали большими и блестящими. Лицо стало шире, нос укоротился, пальцы вытянулись.

Она встала, встряхнулась, кивнула. Уложила мои ботинки в рюкзак — и стало видно, как вытянулись клыки, как у гадюки, уличный свет отразился от тонкого узора чешуи — брони избыточной, утолстившейся кожи. Змеи всегда ассоциируются с исцелением и превращением — и вот почему они на жезле Асклепия, — но они также считаются очень опасными.

Я заскулил, глядя на ее шею. Она подняла руку, нащупала жемчужное ожерелье, которое забыла снять.

— Шпашшибо, — сказала она, стараясь не шипеть. Она в основном осталась гуманоидом, и клыки с раздвоенным языком затрудняют речь, но не делают ее невозможной. Сунув ожерелье в сумочку, Клодия кивнула.

Я пошел вперед, крадучись как тень. Обежал все, остановился, перевел дыхание и попытался снова, но без толку. Не было ни одного следа. Смит пробыл здесь достаточно долго и так насытил воздух своей вонью, что я едва дышал.

Детей я не мог учуять. И надеялся только, что мы не опоздали.

Клодия кивком показала на ближайшую дверь. Мы прислушались — ничего.

Она попробовала — заперто.

Следующая дверь — незапертый чулан. Там тоже воняло, но меньше. И туда засунули водителя автобуса. Пульс у него был — нитевидный, пропадающий.

Клодия пустила в ход клыки, вызвала 911, и мы пошли дальше.

Следующая дверь открылась бесшумно. Я услышал запах керосина, которым полили петли. Сообщить об этом Кло я никак не мог, но она показала мне на клейкую ленту поперек замка, и я кивнул. Мы вошли.

Дети были здесь. И даже через мерзость Смита я учуял, что они все живы. И испытал всплеск радости.

Их опоили, они были всего лишь в полусознании. Свет в игровой комнате был так тускл, что нормальный глаз мог бы различить только контуры без подробностей. Нос мне сообщил о наполненных памперсах, страхе и детском шампуне.

Смита здесь не было. Мы шли тихо, на всякий случай.

— Постой-ка, — сказала Клодия и переменилась обратно примерно наполовину — так, чтобы силы ее были в готовности, но чтобы дети, пробудившись, не увидели бледно-лиловую даму без носа и с огромными зубами.

Она подошла к ним быстрым шагом.

— Как вы, ребята? Сейчас вас чуть подлечим и повезем по домам, о’кей? А мой пес Зубастик вам покажет, что он умеет. Он очень большой, но очень, очень дружелюбный. Зубастик, ко мне!

Я понял, что от меня требуется. Надо прикинуться глупым и милым, чтобы внимание детей было приковано ко мне, и тогда они меньше испугаются, если заметят Клодию за ее пиявочным лечением. Я в этой жизни сражаюсь со злом, а не репетирую салонные фокусы, но всякий раз, когда я переворачивался, дети смеялись, так что все получалось. И каждый раз, когда Клодия развязывала очередного ребенка, чиркнув по клейкой ленте острыми скальпелями ногтей, я уже был его лучшим другом, и детеныш так меня усердно гладил, что забывал бояться. Клодия работала, делая вид, что осматривает их раненые руки. Кусала их в запястья, унимала боль, усмиряла ужас, высасывала наркотики, которые залил им Смит, стирала воспоминание. Я чувствовал, как реагирует ее тело на принимаемую кровь и эмоции, как подергиваются мышцы, и почти все человеческие черты уходили с ее лица, когда она лечила малышей.

Она едва успела закончить с последним, как на нее налетел он. Я едва успел уловить новый запах — снег в смеси с прокисшим молоком и гнилыми рыбьими головами, как Смит обрушился прямо на нее. Она покатилась в сторону, как можно дальше от нас.

Несмотря на всю работу Клодии, дети захныкали. Я схватил последнюю девчонку за капюшон и осторожно подтащил ее ко всей группе. Потом встал между ними и дракой, подталкивая их себе за спину и мысленно благодаря Диснея, что они не боятся больших диких зверей.

Вся сила воли мне понадобилась, чтобы не прыгнуть в схватку и не разодрать Смита на части, но я должен был обеспечить безопасность детей. К тому же мало что может остановить мою сестру, когда она разозлится и переменится. При ее твидовых юбках и книжности она воин не в меньшей степени, чем я.

Смит драку устроил отличную и умел, гад, пускать в дело нож: Клодии придется неделю пролежать на крыше, выздоравливая. Я был рад темноте и тому, что у детей глаза не такие острые, как у меня: они не видели, сколько крови пускала Клодия.

Она брала верх. Может быть, Смит и не Фэнгборн — просто какая-то жуткая человеческая аномалия…

Чувствовалось, как затраченная ею энергия заполняет комнату, как шипит и искрится воздух, будто каждый Фэнгборн Новой Англии проходил перемену рядом со мной.

Клодия вскрикнула.

Смит переменился. Нечестивое превращение, нечто невиданное в известном мне мире: зло, принявшее облик вервольфа.

Будь у меня время на рациональную человеческую мысль, я бы замешкался в недоумении, потому что этого не могло происходить, но порыв к нападению был так силен, что я чуть не выскочил из шкуры, прыгая вверх и бросаясь на Смита.