Ночь печали - [4]

Когда он умирал, Малинцин держала его за руку. Ей было девять лет. Несмотря на страх, ей хотелось отправиться вместе с отцом в подземный мир. Когда его прах закопали в земле под очагом, рядом с пуповиной и плацентой Малинцин, девочка отказалась спать на своем прежнем месте и положила циновку на прах отца. Она мечтала, что он воскреснет, его накидка будет развеваться за спиной, из его черепахового ожерелья брызнут лучи солнца и отец пойдет по городу, приветствуя свой народ. Собачки, зарытые вместе с ним, станут прыгать от радости из-за того, что они живы. Отец продекламирует стихи — ксочикуикатль, песнь цветов.

Малинцин, цветочек моего сердца,

Пой обо мне, когда меня нет.

Владыка моей песни,

Мой язык из перьев.

После положенных дней скорби по усопшему супругу мать снова вышла замуж. Ее новый муж не растирал ступни Малинцин, не гулял с ней и не позволял ей сидеть рядом с ним, когда он вел переговоры. Переехав в их дом, он тут же выбросил все оружие отца — его лук и стрелы, дубину и ножи. Тоже занимая высокий пост в городе, он, однако, не имел благородного происхождения, не умел читать и писать, не знал песен и истории предков. Сыну земледельца из окружения матери Малинцин удалось возвыситься благодаря тому, что он взял в плен множество людей во время «цветочных войн». Это был суровый, неприветливый мужчина с губами тонкими, словно обсидиановое лезвие. Судя по его манерам он не привык к хорошей пище и пенистому какао. Тонкие пальцы и изящная походка Малинцин казались ему насмешкой, вызовом. Каждый день он сталкивался с доказательством того, что его жена раньше возлежала с другим мужчиной, и не мог этого выносить. Он постоянно наблюдал за Малинцин, не позволяя ей покидать пределы его владений. А ведь ей казалось, что она свободна, как птица, как зверь лесной, свободна, как мужчины, которым позволено говорить, танцевать и учить стихи. Она осмеливалась ходить гордо и прямо, убегать от дымного очага на свежий утренний воздух и в вечерний бриз.

Ее мать говорила:

— Эта твоя утонченность внесла разлад в наш дом.

Родной отец утешал ее, когда ей снились плохие сны, а новый муж матери сам являлся к ней в кошмарах. В полусне она чувствовала, как он поднимает ее куитль и уипилли, как берет ее вялую руку и сжимает ее на своем теполли, возбужденном члене. Словно те демоны, которых она боялась, он подкрадывался к девочке, протягивая к ней свои руки, а его черная тень закрывала проем двери. Затем Малинцин слышала, как он будит ее мать, и от ритмичных звуков ночь распадалась на мелкие осколки. Днем муж ее матери вел себя так, будто ничего не произошло, и, якобы выполняя свой долг, порол Малинцин связкой розог, всегда висевших возле двери. Он отравлял ее дни, крал ее сон. Иногда, ссорясь с матерью, он говорил, что кому-то — но не ему! — придется покинуть дом. Мать Малинцин уверяла его в том, что вскоре у дочери вырастет грудь, она выйдет замуж и переедет в дом супруга. Он кричал: «Две женщины в одном доме?! Две женщины и один мужчина?!» Имей он две жены, все сложилось бы иначе.

Малинцин стала молчаливой. Она выкапывала камни из пола, рыла в земле ямы и ела грязь из-под ногтей. Ночью она крепко закрывала глаза и сворачивалась клубочком, чтобы кошмары не могли добраться до нее. Гнилостное дыхание отчима на ее спине, его огромные руки, ползающие по телу, будто черепахи в тяжелых панцирях… «Матери не говори — это убьет ее. Никому не говори — я убью тебя». Конечно же, она никому не говорила. Мать ни о чем не знала. Она засыпала, будто прыгала в воду, чтобы никогда не выплыть на поверхность. А затем, когда Малинцин было почти десять лет, мать сказала, что ждет ребенка, о котором они с мужем так долго мечтали. Когда родился мальчик, ему подарили маленький щит, лук и стрелы.

На следующий день после Праздника солнца, когда все должны были царапать уши и языки до крови завязанной в узел веревкой, рыбьими костями и колючками кактуса, ее отчим отправился обходить дома и проверять благочестие и набожность всех жителей города, а Малинцин выскользнула из дома и убежала на маисовое поле, где очутилась среди высоких рядов растений с зелеными скользкими листьями, готовых лопнуть и уронить на землю спелый маис. Она свернулась в клубок, будто собака, собиравшаяся почесать спину. Девочка кувыркалась, как те акробаты, которых она когда-то видела на празднике, прыгала и скакала, выбрасывая ноги вперед, как прыгают кролики. И тут она услышала странный звук. Малинцин притаилась, как притаился бы заяц, поводя ушами. Где-то на поле зашуршали листья, но это был не легкий шорох от порыва ветра, не тихий вздох земли перед дождем и не случайный хруст сорняков, вырываемых земледельцем, пропалывающим ряды маиса. Это был неосторожный, неосмотрительный звук, растения грубо раздвигали перед собой: ф-р-р-р, ф-р-р-р. А еще к этому звуку, словно тяжелая барабанная дробь, примешивался гулкий топот тяжелых сандалий. Она увидела, как запестрели накидки, засверкали на солнце яркие перья, похожие на блестящий черный хвост тукана и красный хвост попугая. Простым людям не дозволялось носить цветные накидки и перья.