Ночь падающих звезд - [73]

Фрау Кляйншмидт излила свою печаль Хели, тот терпеливо выслушал ее. Ему вспомнился стишок, из «Страданий Матфея», а поскольку его мать любила Баха, то она часто повторяла его, особенно когда встречалась с другими матерями и они заводили песню солидарности — принимались жаловаться на своих детей. Помнит ли он еще эти строчки? Хели попытался сложить слова:

То дитя, что вы взрастили,

В кого жизнь свою вложили,

Может коброй страшной стать —

Близких жалить, убивать.

— Верно. — Фрау Кляйншмидт промокнула слезы, сложила халат в сумку и протянула Хели руку. — Позаботьтесь о господине профессоре. Холодильник полный.

— Лучше холодильник, чем я, — сострил Хели, но фрау Кляйншмидт не поняла.

— Ну ладно, — поспешно произнесла она. — До завтра. Юмор, к сожалению, понимает не каждый. А мрачный юмор — тем более.

В последующие дни у Хели было много хлопот: следовало подготовить к осени вернисаж, к зиме — две выставки и, кроме того, доклад о таинстве геометрии в природе и коллажах.

Все это было очень сложно, поскольку он не мог об этом говорить с Тео. Тот по-прежнему не шел на контакт.

Помимо всего Хели должен был еще подготовить иллюстрации к детской книжке: заманчивый заказ приличного издательства, когда еще при заключении договора был выплачен солидный гонорар, то есть не какое-то там мелкое издательство, которое никак не может раскошелиться, и даже не такое, когда уже готовая работа где-нибудь валяется на столе. Подобное Хели уже пережил в своей жизни. Но теперь он, что называется, на коне.

После обеда позвонила Дуня, из Шотландии, нельзя ли поговорить с Тео? К сожалению, нет, нельзя, он закрылся у себя в ателье.

— А в чем дело, Дуня?

Никола рассказала ей, что Тео обо всем знает — и это привело его в бешенство.

— Ах, Хели, он не разговаривает ни с ней, ни со мной!

— Со мной тоже, — утешил Хели. — Жалеет себя, что определенно идет на пользу работе: украшает сейчас морщинами глыбы глины и камни.

— Размазывает на полях грязь и посыпает пеплом! Они немного посмеялись, хотя им было не до этого. И потом Дуня спросила:

— Что нам делать, Хели, как думаешь?

— Трудно сказать, — он помолчал. — Думаю, вы не подходите друг другу. Да, да, это мое мнение. Давно уже сами знаете, просто требуется мужество признать это.

— Как только ты можешь такое говорить?

— Сама спросила мое мнение.

— Ну, ладно. — Она вздохнула. — Тогда объясни мне поподробнее.

— Вы — как и коллаж — составлены из разных материалов. Если сверху покрыть все толстым слоем краски, то будет выглядеть красиво, как настоящая картина. Но если краску смыть, то ничего не останется.

— Хочешь сказать, что наши отношения сродни испорченному коллажу?

— Именно.

Дуня помолчала, а потом произнесла:

— Никола любит Тео, учти!

— А Тео любит Николу, — дополнил Хели. — Поэтому-то он так и разочарован.

Да, Дуне это следовало переварить, и было это нелегко. Она помолчала, потом вздохнула и спросила:

— А ты, Хели, как у тебя дела? — И с кокетливым смешком добавила: — Теперь ты можешь завоевать меня, если хочешь.

— Тебя никто не сможет завоевать, — тут же ответил Хели. — Ты принадлежишь фарфору. Постарайся же не нарушить хотя бы эту связь!

— Ах, Хели, звучит ужасно. Как упрек. — Голос ее показался Хели необычно робким. — Ну да все равно! В любом случае желаю тебе всего хорошего. Ты заслуживаешь лучшую женщину в мире!

— А может, я ее уже нашел, — ответил Хели и поспешно повесил трубку, опасаясь Дуниных расспросов.

Наступила суббота. Хели всю неделю напряженно работал, перезванивался, писал письма, пытался в промежутках заговаривать с Тео. Но ничего не выходило. Тео сам себе готовил пищу, не принимая никакой помощи, и вновь закрывался в ателье. В ответ на сообщения о звонках Амелии, Нини или Дуни он просто кивал, ни о чем не спрашивая. Лишь однажды он кратко осведомился о состоянии дел Амелии:

— Как у нее дела?

— Они проводят каникулы в Бургенланде[50]: Максим, его отец и Линда.

— Замечательно, значит, она уже выздоровела, дорогая Линда! Это был лишь предлог, чтобы вызвать к себе Амелию.

— Возможно.

Хели надеялся на продолжение разговора. Но Тео лишь помахал рукой, что означало прощальный привет, и исчез в мастерской.

— Ну и не надо, милая тетушка, — пробормотал обиженный Хели и тут же поправился: — Вернее, милый дядюшка. Впрочем, все это неважно!

Он привел в порядок письменный стол и принял необычное для себя решение — сходить выпить пива в «Корону». Он, который ненавидел кабаки и пивнушки! Все эти разговоры завсегдатаев: о футболе, телевизионных передачах, игре в карты — он просто не выносил.

Путь его в «Корону» проходил мимо дома Лоттхен. Там горел свет — приглушенный, который он хорошо помнил по любовным свиданиям. После своего возвращения Хели ни разу не встречал Лотты: она, казалось, избегала его. Лоттхен была такой хорошей утешительницей, а у него много накопилось, что рассказать. Итак, он позвонил в дверь. Много раз. Наконец она открыла.

— Лоттхен! — Он стоял, раскинув руки для объятия, но она обдала его холодным взглядом из-под высоко вздернутых бровей. — Не сердись, — просил он. — Мне бы хотелось только поговорить с тобой, рассказать кое-что… Разве мы не друзья больше? — Лед в ее глазах не таял. — Друзья, Лоттхен, — повторил он настойчиво, расточая все свое обаяние, — и больше ничего.