Ночь огня - [2]

— Который из них?

— ?..

— Я спрашиваю, кто ссыльный?

Сержант Хафыз оказался в затруднении. Он попытался указать глазами, но не смог и в нерешительности замер.

Юноша спрыгнул с козел и, задорно улыбаясь, сообщил:

— Ссыльный — это я, ваш покорный слуга, господин каймакам.

Каймакам растерялся. Он таращился то на жандарма, то на растрепанного юношу, который выглядел много моложе своих лет. Наконец, заикаясь, он спросил:

— Что ты такое говоришь? Ты ведь еще ребенок!

Несомненно, таким образом каймакам выказал

симпатию и проявил добродушное участие, однако юноша этого не понял. Для него слово «ребенок» прозвучало как упрек. С той самой ночи, когда его забрали прямо из училища в Министерство полиции, юноша воображал себя взрослым. Ведь его отправили в ссылку под охраной полицейских и жандармов с ружьями, а значит, безусловно, он мог считать себя важной персоной. Благодаря этой спасительной мысли он забывал о страхе и отчаянии, преследовавших его столько дней.

Юноша старался выглядеть серьезным и степенным. Расправив полы пиджака и пригладив волосы, он спросил:

— Чем вам не нравится мой рост, господин?

Каймакам весело рассмеялся:

— Я не в том смысле, сынок... Ростом вы, слава богу, повыше меня будете. Только вы же совсем ребенок...

— Восемнадцать, господин...

— Что восемнадцать?

— Мне восемнадцать лет...

На этот раз каймакам решил подшутить. Он повернулся к спутникам и, давясь от смеха, сказал:

— Восемнадцать. Неужели? Куда уж старше... До пенсии всего ничего. Мои слова, стало быть, задели ваше самолюбие... Извините, конечно, не стоит называть мужчину вашего возраста ребенком... А что это за серьга у вас в ухе?

Я невольно дотронулся рукой до правого уха и рассмеялся.

Незадолго до этого, когда мы проезжали мимо сада, я стащил немного черешни, съел несколько штук, а веточку с парой ягод повесил на ухо и забыл. Роль серьезного человека, которую я пытался сыграть перед каймакамом, мне не удалась. Безнадежно пытаясь обратить все в шутку, я протянул ему черешню:

— Если позволите, я хотел бы преподнести это вам.

Он улыбнулся, взял веточку и, потрепав меня по

щеке, произнес:

— Надеюсь, мы подружимся. И наша дружба будет такой же сладкой, как и эта черешня. У вас есть багаж?

— Только маленькая сумка. Не было времени на сборы, остальной багаж прибудет позже.

— Хорошо... пусть сержант Хафыз отвезет сумку. А мы пойдем следом... Вы ведь не устали?

— Нет, что вы.

Отойдя к краю дороги, мы пропустили экипаж и медленно направились в город.

— Как там вас зовут... Кемаль-бей, не так ли?

— Да, господин... Кемаль Мурат...

— Еще и Мурат?

— Да, господин...

— То есть и Кемаль, и Мурат, не так ли? Ну тогда ты вдвойне достоин такой участи.

— Я не понимаю...

Каймакам не стал объяснять. Казалось, он был недоволен, что сказал слишком много.

Впрочем, сдерживаться он не мог и, многозначительно глядя на спутников, добавил:

— Хочу представить вам как Кемаля, так и Мурата... Ой будет нашим гостем в Миласе... А эти господа — мои близкие друзья. Селим-бей и Акиф-бей... Селим-бей у нас врач, а Акиф-бей — судья... Если вы, не приведи Аллах, заболеете, то отправим вас к Селим-бею, а если, тоже не приведи Аллах, проказничать будете, то — к Акиф-бею...

Сейчас мне пятьдесят. С той поры мне больше ни разу не доводилось так быстро завязать дружбу. А ведь мои друзья, ко всему прочему, были почтенными господами, я же — неопытным юнцом. Мы принадлежали к разным мирам, которые совершенно не пересекались. В довершение всего не стоит забывать, что пусть и формально, но я считался осужденным, они же — надзирателями.

Каймакам оказался добродушным веселым человеком. Он обладал низким и приятным голосом — большая редкость для невысоких людей, а точнее, карликов. Но стоило ему разразиться смехом, его голос нет-нет да и становился писклявым, как звук праздничной дудочки.

Высокий шатен доктор Селим-бей, друг каймакама, напротив, производил впечатление человека замкнутого, холодного и надменного. Однако вскоре я понял, что под этой маской он прячет свою застенчивость.

Селим-бей казался неразговорчивым. Пройдя пять-десять шагов, он почувствовал необходимость что-то сказать и серьезно спросил:

— Как вам Милас?

— Оттуда выглядит великолепно, — ответил я, указывая на тонкую ленту дороги, вьющейся на соседней горе.

Судья тяжело вздохнул:

— Да, только если смотреть по вечерам...

— Да полно вам... И вблизи совсем неплохо... Вы, должно быть, других уголков вилайета не видели... Чего только нет в моем ведении... Город разве что малость неухожен... — возразил каймакам.

— Да Алла5с с тобой, чего ж еще желать...

В тот вечер я впервые прощался с детством, входил в круг взрослых людей. Теперь и я должен был разговаривать как они. Тоном всезнающего человека я произнес:

— Даст Аллах, все наладится. Ведь не будет же страна сорок лет на месте топтаться...

Каймакам, должно быть, воспринял мои слова как жесткую критику. Он остановился посреди дороги, посмотрел сначала на меня, потом на своих друзей, словно хотел что-то сказать, но колебался. Наконец он не выдержал:

— Сынок, мало того, что ты и Кемаль, и Мурат одновременно, ты еще вдобавок отпускаешь дерзкие замечания... Не похоже, что тебе по чистой случайности была уготована такая участь.