Ночь на площади искусств - [64]

Поднимаясь по лестнице, Ткаллер услышал шум наверху. Остановился. Нет сомнений: шум, выкрики, хлопки доносились из его кабинета. Чем ближе Ткаллер подходил к кабинету, тем громче и отчетливее слышался шум, тем более Ткаллер недоумевал и торопился. Приоткрыл дверь… Все, кроме майора, сидели за столом, и у каждого в руке был бокал. В центре внимания был Матвей Кувайцев. Он что-то рассказывал из московской жизни и тут же припевал частушки:

Слава богу, понемногу

Стал я разживаться.

Продал дом, купил ворота,

Начал закрываться-а-а!

Отхлебнув, Матвей, приплясывая за столом, продолжил:

Шура веники вязала,

Вася в доску пьяный был…

Увидев мужа, Клара воскликнула:

— Александр! Подсаживайся скорее! У нас очень веселое общество!

Ткаллер вошел и в полной растерянности принялся осматривать свой кабинет. Ризенкампф лежал на диване, мирно похрапывая. Всем остальным действительно было очень весело.

— Тебе кажется, это все уместно? — спросил Ткаллер супругу.

— Да. Господин Кувайцев сказал, что самые важные дела в России всегда решались только за столом.

— Господин Кувайцев, — спросил хмельным голосом Свадебный марш, — А зачем Шуре веники вязать?

— Чтоб семью обеспечить, — охотно пояснил Матвей.

— Не понял.

— Поясняю. Иначе и сама Шура будет голодная, и Вася ее пропадет, и деточки их. Их ферштейн?

— Я, я, — закивал Свадебный, — Дас ист фантастиш!

Матвей тоже кивнул, отпил из своего бокала, сказал, указав на бутылки:

— Как хорошо, что это житейское дело сблизило нас. Хорошо, что меня послушали. Все мы тут такие разные. Я — дер переплетчик, вы — дер директор, дер супруга ваша, дер майор на диванчике отдыхает. Все понятно. Вот только вы, братцы-музыканты… откуда?

Бывшие соотчизники

«…Если в губернии два чиновника сойдутся, там третьей является закуска» — это изумительное наблюдение Гоголь почему-то исключил из IX главы поэмы «Мертвые души». А жаль!

Итак, в это время закусывали не только в кабинете Александра Ткаллера. Еще одна неожиданная и любопытная встреча произошла в переулке неподалеку от шумной площади Искусств. На фестиваль прибыл оркестр эмигрантов из Советской Украины под руководством в прошлом заслуженного артиста У ССР Лазаря Циперовича. Оркестранты были сплошь одесского происхождения за исключением двоих — кларнетиста Витаустаса Капанявичюса и контрабасиста Грицька Бугая «з Полтавы». Правда, был еще один музыкант невыясненной национальности: даже в его прежнем, отечественном, паспорте было записано — Кирилл Кузьмич Попоф. Откуда «ф»? Уму непостижимо!

Эмигранты старались не унывать на чужбине и, получив «абсолютную свободу», тем не менее скучали по казенным порядкам родины. Поэтому они тут развлекались на все лады, даже заполняя карточки в гостиницах. Тот же Кирилл Попоф против своей фамилии неизменно приписывал нечто вроде «по отцовской линии потомок Саввы Морозова, по материнской — князя Эстергази». Или: «Пидельман Родион Борисович — несостоявшийся лауреат Сталинской премии первой и второй степеней сразу», «виолончелист Зеленский — первый и последний исполнитель „Танца с граблями“ А. Хачатуряна», «Бугай Грицько — бывший хранитель ключей Киево-Печерской лавры. Католик от рождения».

Вот такие озорники были в этом эмигрантском камерном оркестре. На фестиваль они явились с программой старинной русской музыки. Хандошкин, Дубянский, Кавос, Березовский — в программе они значились как запрещенные в СССР композиторы.

Приблизительно с такой же программой приехал камерный оркестр из СССР, только композиторы Хандошкин и прочие объявлялись не как запрещенные, а как редко исполняемые авторы.

Оба оркестра дали совместный концерт на боковой площадке. До начала большого карнавального шествия оставалось еще время, и был объявлен большой перерыв, чтобы участники и зрители отдохнули, закусили, набрались сил. Коллеги из камерных оркестров отошли в сторону, разговорились — сперва о музыке, а затем и о жизни. Вспомнились общие знакомые в Союзе: по учебе, по совместной работе, по гастролям. Эмигрант Зеленский узнал, что его бывшая жена, арфистка Соня Зеленская, стала женой флейтиста Михалева, приехавшего с советским камерным оркестром. Мало того, Михалев с ней счастлив и воспитывает мальчика. Это известие придало беседе оживление, и поначалу возникшие грани были сглажены. Флейтист Михалев отозвал Зеленского в сторону и по-приятельски сообщил, что, дескать, из Союза прихвачены четыре бутылки сорокоградусного «Зверобоя» и две банки икры, но советские музыканты в затруднении, какие тут порядки по части распития, на что Зеленский усмехнулся и, подмигнув ехидно, ответил:

— Хоть посреди улицы. Здесь Родос — здесь и распиваем!

Все-таки зашли во двор, чтобы не на глазах. Решили пить, как бывало дома — из единого граненого стакана, конечно же, не идеальной чистоты. Беседа пошла еще оживленнее. Вспомнились тут же студенческие годы, бесчисленные филармонические вечера, программы концертов, любимые дирижеры. Иных уж нет, а те далече… Затем с каким-то особым ироничным удовольствием вспомнили «общественную» жизнь советского музыканта — колдоговоры, профсоюзные собрания, болезненную процедуру принятия музыкантов в партию большевиков, рекомендации на получение санаторных путевок, талоны на колбасу, сахар и яблочное повидло, двадцатилетние очереди на получение жилья. То есть все вспомнили, как бывало.