Ночь генерала - [62]
Христос, единственный! Вот, я больше не чувствую ни тяжести своего тела, ни близости смерти. Я знаю, что меня ждет, и это может произойти в любой момент, но мне кажется, что это уже не страшно. У меня нет больше страха. Я чувствую Твою руку и вижу Тебя и сейчас, во мраке. Вижу Твои глаза, улыбку и тот свет.
Пусть это сон, но сон прекрасный. Если бы это было сном, я не ходил бы сейчас по камере и не держал бы в руке спичку. Откуда эта спичка? Она мне не привиделась. Вот, я чиркаю, и она горит. Елица принесла? Нет, она бы сказала. Забыл Крцун? Так я бы заметил раньше.
Какое блаженство, вдыхать дым сигареты! Буду курить, пока они не придут. Все, одну за другой.
А Драгиша Васич и генерал Милан Недич? Наверное, я заснул ненадолго и они пришли ко мне во сне. Их лица были как бы из лунного света, и ходили они не прикасаясь к полу. Их голоса, и их тела были как-то моложе и как будто прозрачны. Но это были не они, это был я. Во сне они говорили мои слова, это были мои сомнения, те, которые я уже давно обсуждаю сам с собой.
В этом сне, своем последнем сне, я сам себе предъявлял обвинение голосами Васича и Недича.
Не знаю, когда и кто будет меня судить, не знаю, как будет звучать обвинение. Действительно ли многие мои ошибки могут перерасти в настоящий грех?
Слышу стук их сапог, да и чувствуется уже, что наступает заря. Идут за мной. Пойду к двери, чтобы не терять времени…»
– Ты куда собрался, скотина? Стой. И погаси сигарету.
– Смеешься? Над чем, дурак? Владимир, Рамиз, вяжите его!
– Эх, товарищи, какая здесь черешня! Можно попробовать, товарищ Максим?
– Ешьте, что спрашиваете. Зденко, ты готов?
– Всегда готов, товарищ Максим!
– Чего вылупился, гад? Ищешь товарища Крцуна? Он ждет там, куда ты уже не попадешь.
– Мать твою так, да ты что, говорить разучился? Дай-ка мне, Ариф, вон тот крюк. Нет, не этот, другой.
– Я бы, товарищ Максим, отрезал ему яйца.
– Сначала язык. Чтобы не вопил. Ты, Зденко, займись языком, а ты, Ариф, вместе с Радулом оскопите этого скота!
– Смотри-ка, ни одной червивой черешни. Хороши! Настоящие буржуйские ягоды!
– Погоди-ка, дай я ему прощальную речь скажу. Слушай, и не глазей по сторонам, гад бородатый! Ты совершил бесчисленные злодеяния по отношению ко всем народам нашей страны, и теперь все народы нашей страны приведут в исполнение справедливый приговор. Сначала мы отрежем твой поганый бандитский язык. Чтобы ты вдруг не начал здесь прославлять предателя короля и строить из себя героя. Зденко у нас в этом деле мастер… Я к тебе обращаюсь, чего ты ржешь, Дража! Скажи хоть что-нибудь. Ладно, гад бородатый. Молчи и смейся. Сейчас увидишь… ты еще заблеешь, как козел, с которого живьем сдирают шкуру. За дело, товарищи!
– Осторожно, Ангел, ты меня всего забрызгал.
– Не волнуйся, Радул. Партия купит тебе новую рубашку.
– Тяни сильнее. Еще, еще. Оп! Гляди-ка, прямо свиная отбивная!
– Ну и человек! Ни звука ни проронил.
– Куда язычище-то девать, товарищ Максим?
– Вот тебе клин. Покажи, куда будешь бить.
– Да в глаз. Раз он теперь немой, пусть будет и слепым.
– Ну человек! Может ли такое быть, он что, боли не чувствует? Хватит, люди. Давайте, заверну его в одеяло и унесу. Правда, хватит. Ей-богу.
– Я бы и шкуру с него спустил, товарищ Максим. Разрешаете?
– Такое, Зденко, в приказе не значится. Он еще жив?
– Ага, так же жив, как другие мертвецы. Чего дальше-то стараться, мертвый все равно ничего не почувствует.
– Еще разок угощу его молотом. На всякий случай.
– Правильно, товарищ Ариф! А теперь, Рамиз, замотай его в одеяло и неси. Негашеной известью, пока все не сгорит. Ясно?
– Ясно, товарищ Максим. Ну и человек, ни слова не проронил. Не пикнул. Не вскрикнул. Как это так, товарищ Максим?
– Давай, тащи поскорее и смотри, язык за зубами. До самой смерти. А не то… Я пошел доложить!
Платок Вероники
…Если бы мы могли выйти куда-то на большую площадь, на перекресток, остановить движение, парализовать жизнь города, остановить на месте прохожих… Убит один человек, но это означает, что совершена экзекуция над всем человечеством… Нет больше Михайловича, но его смерть – это массовая смерть, смерть всего того, что в людях одновременно представляло и человеческую, и божественную природу. Пусть зазвонят колокола на всех церквах! Пусть зазвонят так сильно, что сами не смогут выдержать этого звона и треснут. Пусть настанет тишина. Погаснет солнце. Шепотом во тьме будем молиться за умершую человечность.
Недавно газеты опубликовали фотографию этого мученика свободы со связанными руками. Какая сила духа была запечатлена болью на его окаменевшем лице. Мы, поляки, будем помнить его. Некоторые народы могут забыть его – те, которые на протяжении этой войны специализировались на торговле другими народами. Мы – нет!
И если действительно, несмотря на всю нашу веру, исполненную уже отчаяния, человечности пришел конец, последние ее черты сохранит не фотоаппарат, а платок Вероники[20] – самый светлый, самый белый и самый окровавленный платок. Трагический негатив. Отпечаток смерти.
(Писатель Зигмунд Новаковски,
«Wiadomosci»,
Лондон)
Мир потрясен до основания. Генерал Михайлович, честный югославский патриот, пал жертвой и мучеником под ноги победоносного нашествия с Востока. Захватчики всеми доступными средствами стараются задушить христианство в Югославии. Мы должны честно и открыто признать эту печальную истину.
Это повесть о героизме советских врачей в годы Великой Отечественной войны.…1942 год. Война докатилась до Кавказа. Кисловодск оказался в руках гитлеровцев. Эшелоны с нашими ранеными бойцами не успели эвакуироваться. Но врачи не покинули больных. 73 дня шел бой, бой без выстрелов за спасение жизни раненых воинов. Врачам активно помогают местные жители. Эти события и положены в основу повести.
Документальное свидетельство участника ввода войск в Афганистан, воспоминания о жестоких нравах, царивших в солдатской среде воздушно-десантных войск.
Знаменитая повесть писателя, «Сержант на снегу» (Il sergente nella neve), включена в итальянскую школьную программу. Она посвящена судьбе итальянских солдат, потерпевших сокрушительное поражение в боях на территории СССР. Повесть была написана Стерном непосредственно в немецком плену, в который он попал в 1943 году. За «Сержанта на снегу» Стерн получил итальянскую литературную премию «Банкарелла», лауреатами которой в разное время были Эрнест Хемингуэй, Борис Пастернак и Умберто Эко.
В документальной повести рассказывается об изобретателе Борисе Михалине и других создателях малогабаритной радиостанции «Север». В начале войны такая радиостанция существовала только в нашей стране. Она сыграла большую роль в передаче ценнейших разведывательных данных из-за линии фронта, верно служила партизанам для связи с Большой землей.В повести говорится также о подвиге рабочих, инженеров и техников Ленинграда, наладивших массовое производство «Севера» в тяжелейших условиях блокады; о работе советских разведчиков и партизан с этой радиостанцией; о послевоенной судьбе изобретателя и его товарищей.
Труд В. П. Артемьева — «1-ая Дивизия РОА» является первым подробным описанием эпопеи 1-ой Дивизии. Учитывая факт, что большинство оставшегося в живых рядового и офицерского состава 1-ой Дивизии попало в руки советских военных частей и, впоследствии, было выдано в Особые Лагеря МВД, — чрезвычайно трудно, если не сказать невозможно, в настоящее время восстановить все точные факты происшествий в последние дни существования 1-ой Дивизии. На основании свидетельств нескольких, находящихся з эмиграции, офицеров 1ой Дивизии РОА, а также и некоторых архивных документов, Издательство СБОРН считает, что труд В.
Когда авторов этой книги отправили на Восточный фронт, они были абсолютно уверены в скорой победе Третьего Рейха. Убежденные нацисты, воспитанники Гитлерюгенда, они не сомневались в «военном гении фюрера» и собственном интеллектуальном превосходстве над «низшими расами». Они верили в выдающиеся умственные способности своих командиров, разумность и продуманность стратегии Вермахта…Чудовищная реальность войны перевернула все их представления, разрушила все иллюзии и едва не свела с ума. Молодые солдаты с головой окунулись в кровавое Wahnsinn (безумие) Восточного фронта: бешеная ярость боев, сумасшедшая жестокость сослуживцев, больше похожая на буйное помешательство, истерическая храбрость и свойственная лишь душевнобольным нечувствительность к боли, одержимость навязчивым нацистским бредом, всеобщее помрачение ума… Посреди этой бойни, этой эпидемии фронтового бешенства чудом было не только выжить, но и сохранить душевное здоровье…Авторам данной книги не довелось встретиться на передовой: один был пехотинцем, другой артиллеристом, одного война мотала от северо-западного фронта до Польши, другому пришлось пройти через Курскую дугу, ад под Черкассами и Минский котел, — объединяет их лишь одно: общее восприятие войны как кровавого безумия, в которое они оказались вовлечены по воле их бесноватого фюрера…