Но пасаран - [4]

— Холера на твою рябую голову! Чтоб ты перевернулся в гробу, усатый гавнокомандующий!

Двое, как по команде, выбросили «беломорины» и сердито замахали оркестру. Трубачи сбивчиво заиграли веселый марш.

А через несколько месяцев из двуспального мавзолея ночью воровато вынесли того, кого прокляла эта женщина, и закопали под забором, главным забором державы — под Кремлевской стеной.

Сколько пространств осталось за кормой этого маленького теплохода — «Тарагона». Сейчас мне кажется, будто он переплывал из одной эпохи в другую. Я бы не удивился, если бы узнал, что на нем плавал Колумб или даже Одиссей.

Ведь говорят же, что каждый из нас прожил много жизней за те тысячелетия, которые просуществовало человечество. И капитан из Испании, ставший впоследствии сибирским зеком, возможно, был когда-то мадридским евреем, открывшим Америку. Ему проще было стать в прошлом Колумбом, чем в будущем уголовником. Будь он когда-то Одиссеем, стало бы понятно, что не случайно в его последней судьбе плескалось море и появилась одесситка Муся. А что вы думаете, вполне возможно. В нашем городе все может быть.

Хотелось бы знать, а чьи имена стоят по ту сторону жизни за моей судьбой? Эй, откликнетесь, строители государства Урарту, иудейские пастухи, римские солдаты из тринадцатой когорты!

Будем знакомы.

В море, и правда, не видно, какое тысячелетие за кормой.

А разве на земле видно? Какой век был, когда отсидев в Сибири двадцать лет, вернулся в Одессу капитан Хосе? Наверное другой, не тот, когда меня увозил от фашистов маленький пароходик «Львов».

Рядом с мамой устроилась на палубе толстуха, которой папа при посадке помог вписаться в габариты трапа. Она расплылась на палубе, как медуза на берегу, и сразу же стала спрашивать:

— И куда вы теперь отправляетесь?

— Я знаю? — развела руками мама. — В Сибирь. Там живет жена брата. Так мы поедем к ней.

— О чем вы говорите? В Сибирь. Там сто градусов. А в Ташкенте у вас нет жены брата?

— Вы, наверное, думаете, что моя мамаша — мать-героиня?

Женщина залезла в карман и протянула нам с сестрой по конфете.

— Я таки знала, что на пароходе будут дети.

Она тарахтела до самой ночи и замолкла только тогда, когда взошла луна. Море стало светлым, и это было опасно, так как в любую минуту нас могли увидеть немецкие летчики.

Я задремал, но неожиданная суматоха тут же разбудила меня.

— А ну-ка поднимайся! Пошли к капитану! Живо!

Оказывается это относилось к маме.

— Ша, что вы шумите. У нее дети. Она мать детей. — Вступилась за нас соседка.

— Мать-перемать! — взялся за кобуру военный.

В каюте с плотно зашторенным окном было так накурено, будто там висела дымовая завеса. Молодой военный играл в шахматы с капитаном.

— Товарищ лейтенант, у нас снова ЧП. Вот привел немецкую шпионку. — Вытянулся перед старшим по чину наш провожатый.

Лейтенант неохотно оторвался от доски.

— Шпионку говоришь, Сидоров? У, да их тут целых три. Еще два шпиончика. — Улыбнулся он капитану.

— Вы не имеете права, я — жена красного командира. — Гордо вскинула голову моя маленькая мама.

— Слышишь, Сидоров, а ты говоришь — шпионка. — Передвинул лейтенант вперед фигуру.

— Так точно, товарищ лейтенант, подавала сигналы зеркальцем вражеской авиации.

Лейтенант поднялся и подошел к нам. Роста он оказался высоченного. Наклонившись, военный взял из рук мамы сумку и щелкнул ее замком — двумя блестящими металлическими шариками. Даже при тусклом свете лампочки они весело сверкнули.

— Диверсия, да, Сидоров? — лейтенант устало посмотрел на своего подчиненного. Видимо, тот ему изрядно надоел. — Вот что, размести-ка диверсантов в каюте тридцать два. Она свободна.

— Есть, товарищ лейтенант!

— Спасибо, молодой человек, — сказала мама, — мой муж тоже лейтенант. Он остался воевать в Одессе.

— Сидоров, — остановил нас великан, когда мы уже были в дверях, — и консервы возьми в моем рюкзаке, булку хлеба и консервы. Накорми шпионов.

— Ой, что вы молодой человек, мы и так вам уже благодарны.

— Будет исполнено! — неожиданно улыбнулся Сидоров.

А через четыре дня мы пришвартовались в Мариуполе.