Но Пасаран - [12]

— Крест на пузе — есть такой праздник. Пьют шампанское и ситро, дают конфеты, ставят и зажигают елку. Приходит Дед Мороз.

Шампанское я видел и знал, что это просто перевод денег. Насчет Деда Мороза кое-что слышал. Ходит какой-то красноносый придурок с торбой. И если его хорошенько попросить, может что-нибудь и сунуть в руку тебе. Но мне он ни разу ничего не сунул. Обман. А с елкой все было ясно. Тут я мог поспорить с Но Пасараном и поспорил:

— Это какая же еще елка?

— Обыкновенная, что в лесу растет.

— Обыкновенной не бывает. Есть елка одна. И она — буржуазная.

— Сам ты буржуазный...

Довод, как видите, известный. Когда нечем крыть: сам дурак. А следую­щий ответ: от дурака слышу. Но мне было чем крыть.

— Если она не буржуазная, то почему ее под нашим городом вырубили! Твой батька пошел бы советскую елку вырубать? Молчишь, не пошел бы. А ходил, и мой ходил.

— Ходил... Ходили... — Но Пасарану не было чем крыть. Но он заупря­мился: — А все же она не буржуазная.

— Но и не советская.

— Человеческая.

— Это что-то совсем новое уже...

В общем, слово за слово, и мы решили как раз под Новый год мотнуться на товарняке или сходить пешком куда-нибудь, где елки растут, проверить, какого она класса. Ехать на поезде — отпало. Вокзал и подъездные пути были густо оцеплены милицией. Как раз из-за этих непонятного классового происхо­ждения елок. Всех, кто попадался с елкой, ловили и лепили штраф. Это нам не подходило, но поддало азарта: что мы, не настоящие марсиане, пальцем деланы, не сможем обдурить лягавых? Да это же ведь святое дело. Как за убитого паука — бог сорок грехов спишет. Пойдем пешком, волка ноги кор­мят. Только куда вот идти, в какую сторону кидаться, где спряталась эта очень и очень сомнительная елка: зимой и летом — одним цветом?! Раз спряталась, конечно, буржуазная. Но ведь и на живого буржуя интересно хотя бы одним глазком глянуть, скрутить ему шею. У батьки окольными путями и хитрин­ками выведал: кажется, елки растут за три села, две речки и одно непроходи­мое болото, за двенадцать верст от нашей улицы.

Двенадцать туда, двенадцать назад — двадцать четыре. Шесть километров в час подбегом и по хорошей дороге, четыре — по нашей ходьбе и бездорожью

— шесть часов. Многовато, но выбрали день, когда в школе шесть уроков плюс пионерский сбор. И махнули с уроков и сбора. Дорога была, как сте­клышко, набита, наезжена. Мы к такой не привыкли и потому, конечно, не дошли. Хорошая зимняя погода и кони виноваты были. Проклятые кони, всю дорогу выложили яблоками. В одном месте поиграли в футбол, в другом, солнцу стало стыдно за нас. Покраснело оно и покатилось на заход. А мы одолели только чуть больше половины пути. Пришлось бегом бежать домой. А дома:

— Почему так поздно? Где шатались?

— Нигде не шатались. Пионерский сбор был. И завтра будет, сбор дру­жины...

Это мы уже по дороге назад сговорились, что завтра пойдем снова. Пио­нерский наш тот сбор затянулся на три дня. Следующий день был повторением первого. Даже лучше. Правда, мы прошли два села и две реки. Остановились у села третьего, последнего. И вновь вынуждены были поворотить назад.

— Неинтересное село, — подбросил идею Цыган.

— Конечно, это и слепому видно, — поддержал его я.

— А может, будет что интересное. Заяц вдруг. — Напророчил нам при­ключения, но уже следующего дня Протуберанец. Не иначе тот заяц лежал где-то в поле, слушал нас и смеялся. Но тогда мы с Цыганом обозвали Проту­беранца дураком:

— А заяц не похож на тебя. Не такой он дурак, чтобы шастать по деревне днем под носом у собак.

— Все ясно. На пионерский сбор уже не спишешь. Завтра снова в путь, но уже до конца, — поставил точку Но Пасаран.

На следующий день мы одолели дорогу. Хотя еще больше стало на ней конских яблок. Но помогли нам воробьи. Они налетели из голодных и пустых деревень клевать эти яблоки. Мы бежали за ними и кидались мерзлыми кон­скими яблоками. Они увертывались и вели нас вперед. Минули три села, две реки. Свернули с набитой дороги в лес, к непроходимому болоту. И тут нас оставили воробьи, перебежал нам дорогу заяц. Накаркал все же Протубера­нец. Подслушал косой его. Не иначе, прислуживал он тем буржуйкам-елкам, охранял их. Без него бы они, конечно, здесь не уцелели. Увел нас заяц в сторону от нашей цели. У самого уже болота выскочил из-под черной ольхи и как дал стрекача по лесу, но не прямо и не вперед, а назад и кругами, кругами. Как водит людей по лесу, путает лесовик. Может, и впрямь то был лесовик или какой-то совсем придурочный, очень хитрый. Далеко не убегал, делал круг, петлю и залегал под деревом.

Мы, конечно, за ним: елки ведь уже рядом, не уйдут. А принести домой зайца, посадить под елку — это же всем сказкам сказка. И вот он уже совсем близко, заяц. Видим в четыре пары глаз, как среди снега горбится темная при солнце линия его спины. Можно руками брать.

И мы жадными, дрожащими руками тянемся к его ушам. А он из наших рук куцым хвостиком почти по губам каждому. Мы в хохот и крик: вот паскуда, ничего, не уйдешь, не таких ловили. И опять следом за ним, за белым его хвостиком. И широко разошлись, полукругом, будто в загон его берем, окружаем, и чтобы он петель не скидывал. Я пальто снял, бросил и торбочку с книжками. Снег-то метровый, особо не разгонишься. Но разохотился, только пот успеваю вытирать. И уже вроде поймал я того зайца, выбил из сил. Друзья мои где-то далеко. Мы с ним вдвоем остались. Метр, не больше, разделял нас, меня и зайца. Он ко мне передом поворотился, стоит и смотрит. Не убегает. Сил, видно, совсем уже нету. И у меня мочи нету шаг один даже ступить.