Низверженное величие - [45]

— Что «не так плохо», господин генерал?.. Все должны быть на своих местах. Разве мы не руководители этого государства? Не за это ли нам платят? И это в большей мере относится к твоим военным. Завтра собраться и навести порядок! А господин Филов сейчас же займется Божиловым и Дочо Христовым. Полиции быть на постах. Я не хочу слышать о последствиях бомбардировок, а их будет немало, если полиция разбежалась, как говорит господин Филов… Появятся и мародеры!..

После обеда Богдан Филов посетил квартал Хаджи-Димитр. Хаос продолжался. Службы общественной помощи как сквозь землю провалились, чиновники — тоже. Богдан Филов вернулся домой поздно и долго не мог заснуть. Перед его мысленным взором проходила жизнь со всеми плохими и хорошими сторонами. От первых успехов в науке до последнего посещения фюрера. По замыслу должны были поехать в Германию князь Кирилл и новый министр иностранных дел, но все повернулось так, что надо было ехать и ему. И снова приемы, длинные речи и уверения, высокопарные слова о мудром царе и странный оптимизм, который продолжал царить в Главной ставке Гитлера. Когда они были там, им казалось, что Германия никогда не будет побеждена, так думал и он, Богдан Филов, но события с упорной настойчивостью все больше подрывают его уверенность. Нет, он не поддастся никаким сомнениям. Прежде всего надо разгромить коммунистов, тех, что расселились по горам и тайным квартирам. Правильно мы насели на Дочо Христова, это министерство должно отложить все, но одолеть подпольщиков. Такой шум поднимаем, а результаты совсем незначительные. Хорошо, что в районе восьмой дивизии, вблизи Карлова и Старозагоры, еще что-то делается, иначе можно было бы только дивиться, за что получают деньги эти наши помощники. Вот случилась катастрофа, и все укрылись, как мыши, в норы. Лишь один невзрачный полицейский появился там, где оказался регент. Просто позор для учреждения, для мундира, для страны! И прав был князь, когда говорил в столь резком тоне. С такими людьми только так и можно разговаривать.

Филов прикрыл глаза и долго лежал в задумчивости. Он мучительно старался отгадать смысл реплики: «Э, господин Филов», которой встретил его князь Кирилл. Наверное, подумал, что и я скрылся, подобно другим. Хорошо, что я остановился в пострадавшем районе, иначе попал бы в неудобное положение. В сущности, что неудобного в том, что ты бережешь свою жизнь? Разве князь был в кабинете? Филов на сто процентов уверен, что он прятался в бомбоубежище под регентством. Он не хочет пасть так низко, но, как он сказал, завтра утром выявится вся истина. Однако кому нужна эта истина? Плохо, что для Болгарии началась не символическая, а самая настоящая война. Англичане никогда не простят ей вхождения в Трехсторонний пакт. И разрушат нашу красивую столицу. Война для Болгарии начинается только теперь. И на многих фронтах. Но если вмешается Турция, тогда не останется пути для отступления. Пора думать о круговой обороне…

24

Не успел Дамян вернуться, как пошел снег, словно он привел его с собой. Вечером, когда он входил в землянку, белые, едва видимые мухи начали летать в воздухе, а наутро все горы были покрыты новым одеянием; деревья, выбеленные снегом, светились, кустарники стали похожи на странные могилки, где укрывались в теплых лежбищах зайцы и лисицы. Что-то стародавнее, обрядово-песенное пробудилось в душах партизан, какая-то суровая красота затопила им глаза и превратила их в своих пленников. Ржавый цвет лесов, покрывавших склоны хребтов, почти исчез под белизной, и все, казалось, замерло, как перед бурей. К обеду снег повалил снова, крупные, в детскую ладонь, хлопья летели все быстрей и быстрей. Снег был сухой, и в воздухе слышался странный шум, приятный для слуха. Дамян вышел на порог и долго упивался этой красотой. Вот, зима не подождала еще день-два, чтобы он мог выполнить приказ. Теперь, когда надо бы разделить отряд на две группы, зима зажала его, заперла, и волей-неволей им придется остаться на своих местах до таяния снега. Всякие новые следы на снежной целине страшнее предательства. Самый бестолковый лесник или дровосек может понять, куда они двинулись и где расположились. Поэтому первое распоряжение командира было таким:

— Никаких выходов за пределы лагеря…

Передовой пост под старым буком начал жить самостоятельной жизнью. Воды поблизости нет, но снега предостаточно, и потому не надо было искать родник. Остальные три поста оставались под скалой, у родника и на тропинке. Тут ближайшие подступы к лагерю, и дальше ходить нельзя. Кто нарушит приказ, того ждет строгое наказание.

Пришли дни размышлений и разнообразных занятий. На полу землянки появились шашечные квадраты. Головы склонились над игрой, и часто были слышны досадные возгласы. Особенно сердились те, кто проигрывал. Им казалось, все дело в том, что они просмотрели ход противника. В первые дни Дамян часто выходил из землянки, с надеждой глядел на небо, может, где-нибудь засинеет, но постепенно надежда угасла. Снег продолжал идти — тихо, упорно. Не зная, чем заняться, Дамян вторично взял книгу Велко. Она была в мягкой обложке, большого формата и с рисунками. Медленно перелистал ее от первой до последней страницы и нехотя вернулся к началу. Стал читать и не смог оторваться, пока не кончил. Некий бледнолицый пассажир отправляется в путешествие, чтобы встретиться с детством, с молодостью, со страданиями любимой из отдаленной горной деревушки. Вечно озабоченная мать, готовая все отдать детям; отец, целую жизнь ожидающий сыновней благодарности, — все это вдруг вернуло его к чему-то земному и знакомому до боли, суровому и страшному в своей правоте. Дамян почувствовал, как увлажнились глаза, лег на спину и положил раскрытую книгу на лицо. «Значит, есть и другая поэзия, главное в которой — человечность». Он долго лежал, вслушиваясь в удары сердца, легкое движение мыслей и в сумасшедшую боль воспоминаний. Его мать была как та мать, отдававшая себя детям, но он не смог даже прийти на ее похороны. Отец никогда не говорил ему, что надеется на помощника, но разве надо об этом говорить, когда можно и самому догадаться. У сестры свое гнездо, брата гоняют по тюрьмам и концлагерям, а он ушел в лес, и землянка стала его купе, из окошка которого Дамян видит фильм воспоминаний. Верно, сам он не похож на того бледнолицего путешественника, ведет суровую жизнь, лицо его обветрено, враги ясны и неизменны, лишь душа, оказывается, осталась доброй и человечной, так что может размягчиться от простых, неподдельных слов. Он долго лежал с книгой на лице, опасаясь, как бы Велко ее не снял и не увидел его столь непривычно разнеженным…