Нижегородский откос - [38]

И где-то в грезах кристаллизовалась мысль, что водораздел умов в своей студенческой среде он так же твердо ощутил, как когда-то его безопрометчиво ощущал в среде деревенской…

ПОЛИТГРАМОТА

— Сенька, тебе лафа. Ну, мчись сейчас же в вестибюль. Там топчется на копылках фундаментальная дамочка под зонтиком. Она ищет репетитора по политграмоте. Я сам взялся бы обучать такую кралю, у ней и образование и воспитание, — Вдовушкин обвел руками вокруг груди и бедер, — да вот ни бум-бум я в твоей политграмоте, такой грех…

Он толкнул Сеньку в сторону вестибюля, и тот помчался сломя голову.

В самом деле, под розовым шелковым зонтиком стояла, переминаясь на месте, высокая, дородная и дебелая, вся в бантах, дама с лунообразным в веснушках лицом кустодиевских Венер. Она вся расплылась в блаженную улыбку, когда Сенька подлетел к ней и выпалил, что он студент-филолог, изучает общественные науки, лингвистику, философию, социологию…

— Чересчур приятно, — сказала дама, пристально разглядывая Сенькины потертые обшлага пиджака и заплатанные ботинки, которые он старался скрыть под широченными матросскими парусиновыми брюками клеш. — У меня к вам докука есть… Я, молодой человек, ищу репетитора по политграмоте.

— Два рубля за урок, — сказал Сенька. — Цена известная.

— Не имеет значения, — ответила дама, — только бы ученье это пришлось мне по душе и не было скучно. И без того тосчища да скучища смертная в наших-то местах, страсть.

— Будьте покойны, гражданочка. Знания у нас самые свежие, у профессоров учимся…

— Это здорово, — ответила она. — Сойдемся.

Он порекомендовал ей купить учебник политграмоты — «Азбуку коммунизма» и назначил место занятий в одной из библиотечных комнат как раз в те часы, в которые студенты уходят на обед.

— И нам никто не помешает, уверяю вас.

— Я согласная, — ответила она. — При чужих людях я, как очень чувствительная, чересчур стесняюсь. Того и гляди чего-нибудь ляпнешь. А на тет-а-тет — ничего.

Сенька осведомился, как ее звать.

— Зовут меня мудрено, при крещении Февронией назвали. Ну а как только сам-то на линию вышел, он у меня хозяин мельницы, то при таком нашем высоком положении кержацкое это имя Феврония и побоку. Розой велел называться. Теперь я Роза Фоминична. Все муж это у меня… В ногу с эпохой, говорит, надо идти. Я при деле, а ты развивайся, получай самое перевысшее образование. Шалберничать-то, чай, надоело… Знамо, надоело… Целый день по дому тычусь как слепой кутенок…

— Чудесно, чудесно! — одобрил Пахарев. — Розы, Октябрины, Марсельезы сейчас в большом ходу. Веяние времени. Женщина ввысь подымается — вплоть до сияющих вершин науки. Будем с вами идти навыверт — от формы к содержанию. Деревенские парни иногда начинают культурный путь с галстука… Пути к новому разные бывают. Это ничего… Ни за речь, ни за образ мысли нисколечко не стесняйтесь… Искренность — прежде всего…

— Я тоже так думаю, — ответила Роза Фоминична. — Я люблю, когда меня перевоспитывают.

— Нам то и надо, — согласился Сенька. — И вы с сегодняшнего дня будете у меня на прицеле, в поле зрения…

— Ах, как хорошо, на прицеле. — Роза Фоминична даже всплеснула руками.

Договорились заниматься два раза в неделю. Он проводил ее до перевоза (мельница находилась по ту сторону Волги, у села Бор), и, перед тем как расстаться, Роза Фоминична отдала Пахареву деньги за месяц вперед:

— Студенты, я знаю, все голодающие, а мне все одинаково…

— Извиняюсь, — сказал Сенька, — а в какой вуз вы хотите готовиться?

— Я на доктора, — ответила та. — Эта работа мне нравится. Сиди в светлой комнате, выслушивай да выписывай лекарства… Никакой заботушки — и все-таки почет и жалование…

— На медицинский, значит, — сказал Сенька. — Ну что ж, это неплохо…

Сенька, который не ел ничего, кроме черного хлеба, вот уже целый месяц, сразу преисполнился к ней уважения и благодарности. Он находил ее слишком простодушной, но знал, что за этим простодушием нередко скрывался талант доброты и человеколюбия.

— Перемелется — мука будет. Была бы тяга к знанию. А это — налицо.

Он сходил на медицинский факультет, взял программу, проштудировал главу из учебника и подготовил таким образом вступительную лекцию, как это делали, видел он, профессора.

И вот на другой день они сидели вдвоем за шкафами, набитыми фолиантами Карамзина, Соловьева и Ключевского, в углу у стола, друг с другом рядом. И Сенька взволнованно читал ей вступительную лекцию о пользе политической грамотности. Он старательно отводил глаза от ее глубокого ослепительного декольте. Он строго и логично обосновывал необходимость политической зрелости для всего трудящегося человечества и для каждого гражданина в отдельности, подчеркнул значение идей в истории и процитировал из «Коммунистического манифеста» то место, где говорится, что призрак бродит по Европе, призрак коммунизма.

— Ой, батюшки… — зашептала Роза Фоминична. — Как страшно-то… У нас в тайге тоже бродят эти вурдалаки…

Сенька попытался ее успокоить: призрак этот страшен только для буржуазии.

— Ну, тогда другое дело, — ответила она и уж не сводила с него глаз, глубоко вздыхала и расцвела от удовольствия, когда Сенька сказал, что урок на этот раз закончен.