Низами - [32]

Напев стихов его - слаще музыки,

Его речи от начала до конца - пение.

Низами приблизился к шаху, тот обнял его и разрешил ему сесть.

Началась беседа, в которой поэт увещевал шаха творить добро и быть справедливым и милостивым.

Затем вошел рави (декламатор) [46]] Низами и прочел касыду Низами в честь шаха. Выслушав стихи, шах положил руку на плечо поэта, похвалил его и завел речь о «Хосрове и Ширин»:

Для тебя и на мне и на брате моем

Стало обязанностью назначить кормление, словно молоко матери.

Брат, который был царем мира,

Миру был и меликом[47]] и богатырем,

За ту книгу, над которой ты годы трудился,

Что дал тебе в награду из самоцветов и сокровищ?

Слыхал я, что он вытянул жребий на избавление тебя от нужды,

Написал на тебя две деревни из своих личных имений.

Что ты скажешь: дали тебе эти деревни или нет?

Ярлык на деревни тебе послали или нет?

Низами был крайне смущен этим вопросом. Как мы видели, он получил только обещание, а даров не получил. Но сказать об этом было опасно. Тем самым он принес бы жалобу на тех вельмож, которым было приказано выполнить веление и которые, очевидно, приказ утаили. Сказать же, что он получил то, чего ему не давали, было бы против правил Низами. Он вышел из затруднения, сказав, что шах, конечно, обещал ему дары, но ведь он же скончался и тем самым «причинил ущерб не только мне, но и всему миру». Он тут же прибавил, что все его надежды на нового шаха.

Кизил-Арслан дал ему грамоту на владение (уже одной!) деревней Хамдуниан и добавил к этому почетный халат. Хотя шахская «милостью и убавила вдвое обещанную предшественником награду, но поэт все же осыпал дарителя благодарностями и получил разрешение отправиться домой. При выходе из шатра какой-то завистник посмеялся над ним, говоря, что особенно распинаться не стоило, так как награда эта -

Деревня, да что за деревня! Словно тесная печь.

Длина и ширина ее полфарсаха,

Дохода она не дает, а расходы на нее истощат любой карман,

Ведь на полях ее работает исполу абхазское царство.

Другими словами, она лежит на границе Абхазии, и урожай ее полей целиком достается не крестьянам, а совершающим набеги абхазцам. Верно ли было это утверждение, Низами не говорит. Он дал обидчику горький ответ, сказав, что шах увидел его скромность и нетребовательность и соразмерил по ней дар свой. Можно думать, что Кизил-Арслан действительно выбрал из всех своих поместий то, которое ему самому ничего не приносило, будучи уверен, что скромный шейх протестовать не посмеет. Никаких указаний на доходы с этой деревни мы в дальнейшем в произведениях Низами не находим.

Этот рассказ о свидании с Кизил-Арсланом дал историку XV века Доулатшаху повод к такому фантастическому преданию:

«Атабек Кизил-Арслан пожелал побеседовать с шейхом Низами. Он послал кого-то за шейхом. Доложили: шейх - отшельник и с султанами и правителями не общается. Атабек, желая проверить это, поехал повидать шейха. Шейх чудесным образом узнал, что атабек едет испытать его и относится к шейху с презрением. Шейх из духовного мира кое-что напустил в глаза атабеку. Тот увидел, что поставили царственный престол, украшенный самоцветами, и увидел кресло из драгоценных камней. Увидел, что сто тысяч слуг и воинов и свиты царской, и гуламы [48]] с изукрашенными драгоценными камнями поясами, и хаджибы [49]] , и недимы [50]] стоят вокруг, а шейх, словно падишах, сидит на том престоле.

Когда взор атабека упал на это величие и мощь, он смутился и хотел смиренно поцеловать ноги шейха. Вернувшись из мира духовного в мир физический, он увидел, что жалкий старик сидит у входа в пещеру на клочке войлока, а перед ним лежат священный свиток Корана, чернильница, калам, молитвенный коврик, посох и немного бумаги. Он смиренно поцеловал руку шейха, и с тех пор его почтение к шейху достигло высокой степени. Шейх тоже краешек помыслов и забот уделял ему и временами посещал атабека и беседовал с ним».

Из этой легенды видно, как трудно полагаться на поздние источники. Авторов XV века скромная действительность не удовлетворяла, и ее украшали, не считаясь с собственными словами автора.

Поездка Низами к Кизил-Арслану была, по-видимому, единственным случаем, когда он покинул свой родной город. Никаких упоминаний о выездах из Ганджи у него в дальнейшем не встречается. Правда, некоторые иранские литературоведы утверждают, что он ездил в хаддж с Хакани, с которым якобы был дружен; хронологически это невозможно, а среди поздних касыд Низами, написанных значительно позже (после 1191 года), можно найти указание, что поэт хотя и -мечтал о поездке в 'Мекку, но осуществить эту мечту ему не удалось.

НА ВЕРШИНЕ СЛАВЫ. «ЛЕЙЛЯ И МЕДЖНУН»

Материальное благосостояние Низами в результате его поездки к Кизил-Арслану едва ли особенно возросло. Но слава его, безусловно, значительно упрочилась. Весною 1188 года в его скромном доме снова появился царский гонец. На этот раз он прибыл из другого конца Азербайджана, из столицы ширваншахов Шемахи. Грозный Ахсатан I, столь сурово обошедшийся с Фелеки и Хакани, обратился к ганджинскому поэту с предложением написать для него поэму. В отличие от Ильдигизидов он не предоставил поэту возможности самому выбрать тему, - он прямо указал, что желает получить обработанную в персидских стихах арабскую легенду о несчастных влюбленных Лейли и Меджнун.