Нити магии - [81]

Чем дольше я жду, тем быстрее стучит мое сердце; я нервно сплетаю пальцы. Открыла бы она дверь, если бы знала, как высока ставка? Если бы ведала, что я так близка к тонкой черте между жизнью и тем, что наступает потом?

«Может быть, она меня не слышала», – пытаюсь я убедить саму себя. Но она всегда слышит.

Осознание сгущается в моей душе. Я провожу пальцами по венам своего запястья, где кожа достаточно тонкая, чтобы ощутить твердые прожилки сосудов.

Я поворачиваюсь в тот самый момент, когда дверь приоткрывается.

Ева трет глаза и выглядывает в коридор, и, несмотря на все остальное, мое сердце слегка оживает, словно при первых лучах рассвета.

Я ступаю через порог.

– Что ты здесь делаешь, Марит? – Ева смотрит то на потолок, то на свои нежно-розовые ногти. Куда угодно, только не на меня.

– Я скучаю по тебе, Ева, – просто говорю я. Пожимаю плечами и сглатываю ком в горле. – Хотела сказать спасибо за то, что ты сделала сегодня. И попросить прощения.

– Знаешь, Марит, – шепчет она, рассеянно теребя край своей головной повязки, – больнее всего то, что я все это время думала, будто ты пришла сюда ради меня.

Я замираю.

– Что ты имеешь в виду?

– У тебя ведь есть какая-то другая причина для того, чтобы быть здесь, верно? Что-то, что ты скрывала от меня. Ты хотела не только работать здесь, не только быть рядом со мной. Это… – Ее глаза наполняются слезами. – Что ты сегодня делала в комнате Филиппа?

Мое сердце сжимается.

– Я пыталась убедиться, что у него нет причин желать тебе зла. – Она потрясенно смотрит на меня, и я поспешно продолжаю: – Но я была не права. Почти во всем. Я не рассказывала тебе об этом, потому что… ну, если бы все было в порядке, тебе совсем не нужно было бы об этом узнавать. Ты могла бы просто… быть счастливой.

– Как ты можешь так думать, Марит? – спрашивает она. – Иногда мне кажется, будто ты хочешь заставить меня выбирать между тобой и Вестергардами. Но как мне это сделать? – она закатывает глаза, но при этом по ее щеке скатывается слезинка. – Это ужасно нечестно.

– Прости. Я только и делала, что пыталась не причинить тебе боли, но все равно причинила. По правде говоря, я не знаю, как сделать, чтобы все было правильно: с тобой, с другими. Я не справилась со всем этим сразу. И, честно говоря, – делаю глубокий вдох, – иногда я немного ревную тебя к Хелене.

– Ревнуешь? – недоверчиво спрашивает Ева.

Мое лицо пылает от этой постыдной правды.

– Потому что она смогла дать тебе то, чего не смогла бы я. И потому, что она забрала тебя после того, как я столько лет любила и заботилась о тебе. – Я сглатываю. – Не то чтобы я не желала для тебя лучшей жизни. Наоборот. Просто хочу, чтобы дала ее тебе именно я.

Она кивает на узел у меня в руках.

– Что это? – спрашивает она почти с робостью.

– О, я сделала это для тебя, – отвечаю ей. – Твой костюм для салонного выступления. – Я достаю его, крепко сжимая губы. – В нем есть кое-что особенное.

Развожу складки балетной юбки и показываю Еве крошечные стежки.

– Это азбука Морзе, но в то же время и воспоминания. О тебе. О нас.

Она подходит ближе, и я продолжаю:

– Вот это – о том, как ты в восемь лет прятала вареную морковку в щелях между половицами, потому что говорила, будто она на вкус напоминает гнилую тыкву, и, когда Сара на тебя наябедничала, ты сунула морковку ей в нос, пока она спала.

К моему удивлению, Ева хихикает.

– Я помню это. И помню, как в следующие несколько ночей ты охраняла меня, чтобы я могла поспать.

– Да, я торжественно пообещала, что не позволю Саре сунуть тебе морковку в нос в отместку.

– Ты сдержала множество обещаний, которые давала мне, Марит, – тихо произносит Ева. Это были мои любимые моменты: когда она засыпала раньше меня. Когда покой и недвижимость окутывали ее, точно покров свежего снега в эти волшебные и хрупкие мгновения перед сном.

Ее пальцы пробегают по другим строчкам, вышитым серебряной нитью. «Когда тебе исполнилось девять лет, я в течение всего марта отказывалась от положенной мне чашки молока, чтобы повариха испекла тебе торт. Я хотела, чтобы он был вкусным, но, когда ты дала мне попробовать кусочек, он оказался сухим и крошащимся, а глазурь на вкус напоминала деготь».

– Я забыла об этом, – говорит Ева и поджимает пальцы. – Но теперь запомню навсегда.

– Ты давилась, но съела весь этот торт до крошки, – напоминаю я. – И сказала, будто никогда не пробовала ничего вкуснее.

Она снова хихикает:

– Но он действительно был на вкус, как деготь.

Она похлопывает ладонью по постели, и я, как когда-то, укладываю ее и подтыкаю одеяло, точно запечатываю конверт с письмом. Но я должна сделать еще одно признание. Больше никакой лжи, ни прямой, ни умолчанием. И неважно, насколько болезненна правда.

– Ева, ты знаешь, что может случиться, если слишком много использовать магию?

– Фирн?

Я киваю.

– Мне придется оставить эту работу. Я не могу оставаться здесь, потому что больше не сумею делать то, что нужно от меня Хелене.

Ева садится в кровати.

– Тебе грозит опасность? – она берет меня за руку, и я стараюсь держать запястье так, чтобы не было видно вен. – Не лги мне, Марит.

– Мне ничего не грозит, если я уйду и никогда больше не буду применять магию.