Нити магии - [36]

* * *

После того как занавес опускается, аплодисменты взмывают к самым потолочным балкам, словно птицы, бьющие крыльями, а в открытые двери проникает холодный воздух.

– Идем, – говорит Лильян, и я осмеливаюсь бросить еще один взгляд в сторону верхних лож. Филипп больше не смотрит на меня. Он беседует с человеком, сидящим рядом с ним и сжимающим в длинных худых пальцах шляпу-цилиндр. У него впалые щеки, высокий лоб и длинный нос, а волосы кольцами завиваются вокруг ушей.

В голове у меня эхом отдается предупреждение Якоба: «Будь осторожна». Я сглатываю и следую за Лильян, неожиданно радуясь тому, что она здесь, вместе со мной.

– Кто этот человек, который разговаривает с Филиппом Вестергардом? – спрашиваю я, когда мы пробиваемся навстречу людскому потоку, стремящемуся вниз по лестнице. Кругом раздаются восторженные голоса и смех.

– Это Ганс Кристиан Андерсен, – отвечает Лильян. – Писатель-сказочник.

Я словно опять слышу голос отца, читающий нам «Новые сказки». «Папа, – думаю я со сжимающимся сердцем, – вот человек, чьи слова ты доносил до нас, и теперь тебя нет, а он здесь, рядом».

Гвардейцы в высоких медвежьих шапках и синих мундирах приглядываются к нам с Лильян, когда мы подходим ближе к ложе, где находится королевское семейство. Сердце мое замирает, когда я окидываю взглядом всех этих людей. Филипп и Хелена Вестергарды. Ганс Кристиан Андерсен. Правящее семейство Дании. Хелена восстала из пепла сиротства, забрала Еву из «Мельницы» и поместила ее сюда, рядом с королевой. Хелена – словно невероятная игла, ведущая Еву – и меня тоже – сквозь ткань сословий, которую та ни за что не смогла бы пронизать сама. Хелена сшивает нас, таких разных, воедино.

– Мы подождем здесь, – шепчет Лильян, утаскивая меня в темный уголок.

– В Париже есть более выдающиеся танцовщицы, чем у нас, больше декораций и невероятных эффектов, подчеркивающих танец, но подобное богатство истинно поэтической балетной композиции, которое дарит нам Бурнонвиль, есть только в Копенгагене, – рассуждает вслух господин Андерсен, указывая на сидящего рядом мужчину. Видимо, это Август Бурнонвиль, балетмейстер и хореограф. У него весьма выдающийся нос, а темные волосы зачесаны на косой пробор.

– Это задача искусства: обострять разум, возвышать мысли и освежать чувства, – говорит господин Бурнонвиль.

Оба машинально поворачиваются к королеве Луизе, когда та произносит:

– Вы должны снова прийти и почитать детям ваши «Истории», господин Андерсен.

На голове у нее сверкающая диадема, атласное платье переливается всеми оттенками перламутра, а в декольте покачиваются нити сияющего жемчуга. Но, несмотря на роскошь своего облачения, королевская чета не поехала в Санкт-Петербург на свадьбу своей дочери. Сегодня утром я подслушала, как Нина пересказывала Дорит сплетню о том, что у них на это просто нет денег.

– Я прошу вас дать нам возможность преподнести вам скромный дар как знак нашего уважения и служения вашей семье, – говорит Филипп, кивая стражу, который держит в руках прямоугольный бархатный футляр. На этом человеке не синий королевский мундир, а черная форма с молотом и киркой Вестергардов, вышитыми золотой нитью. – Для принцессы Дагмары, – поясняет Филипп королеве Луизе. – С наилучшими пожеланиями долгого и счастливого брака.

Королева заглядывает в футляр, и я улавливаю блеск красных камней. Она поднимает брови, и диадема, словно капли росы, сияет у нее в волосах, когда она замечает:

– Как щедро с вашей стороны! Мы весьма признательны Вестергардам.

Шум в театре смолкает, сменяясь тихим гулом, осторожными смешками, которые скрываются под ладонями, обтянутыми перчатками; все смотрят на ложу, которая словно превратилась в новую сцену.

– Мы рады служить вам, – отзывается Филипп, кланяясь. – Заверяю, что мы готовы помочь Дании всем, чем только сможем.

На указательном пальце Филиппа тоже сверкает крупный красный камень. Хелена, стоящая рядом с ним, склоняется в грациозном реверансе. Ее прическу удерживает золотая диадема, скромная и изящная.

До меня еще отчетливее, чем прежде, доходит то, насколько невозможно это должно быть для меня, служанки-сироты без какого-либо статуса в обществе, раскрыть заговор, в который вовлечено одно из самых могущественных семейств Дании.

– Как невероятно прекрасно, – замечает господин Андерсен, – что подобная красота могла вырасти глубоко во тьме под землей.

«И как уродливо то, что мой отец, которого я так любила, погиб там, в темноте, глубоко под землей», – думаю я.

«Я кое-что нашел», – отдаются в моей памяти слова Якоба. И это «кое-что» заставило его усомниться, действительно ли все было несчастным случаем.

«Думаю, в этих шахтах было что-то, что они пытались скрыть», – сказал он.

Я представляю себе письмо, написанное моим отцом и найденное на его трупе, и содрогаюсь. Каким-то образом он понял, что это письмо он никогда не сможет отправить сам.

«Будь Гердой», – написал он.

И сейчас, когда я вижу перед собой Ганса Кристиана Андерсена во плоти, стоящего рядом с Филиппом Вестергардом, мне в голову приходит нечто, о чем я раньше даже не думала. Все эти годы меня грызло, что отец не упомянул обо мне в том последнем письме. Но, может быть, то, что это письмо было адресовано одной только Ингрид, не было упущением.