Нить, сотканная из тьмы - [21]

Учительша катила тележку, доверху груженную книгами, грифельными досками и бумагой. Она сказала, что обитательницы Миллбанка в большинстве своем весьма невежественны: «не знают даже Писания», кое-кто читает, но писать не умеет, другие же не могут ни того ни другого, и вообще в этом отношении они, на ее взгляд, сильно уступают мужчинам.

— Эти книги, — кивнула она на тележку, — для более развитых женщин.

Я склонилась рассмотреть потертые и сильно измятые учебники, представив, сколько на их веку было загрубелых в работе рук, которые бездумно или раздраженно мусолили и загибали их страницы. Показалось, я вижу знакомые заголовки: «Правописание» Салливана, «Катехизис по истории Англии» и «Универсальный наставник» Блэра, — точно, по велению мисс Палвер девочкой я заучивала из него наизусть. Когда Стивен приезжал на каникулы, он хватал мои книги и смеялся — дескать, они ничему научить не могут.

— Разумеется, совсем новые издания заключенным давать нельзя, — сказала миссис Брэдли, заметив, как я щурюсь на призрачные заглавия. — Они так небрежны с книгами! Вырывают страницы, чтобы использовать в самых разных целях.

Учительша поведала, что узницы делают из них папильотки, дабы накрутить скрытые чепцами обрезанные волосы.

Пока надзирательница запускала миссис Брэдли в ближайшую камеру, я взяла «Наставник» и перелистала его рассыпавшиеся страницы. В этой специфической обстановке вопросы учебника казались странными, и все же я уловила в них некую поэтичность.

Какие злаки больше пригодны для твердых почв? Какая кислота растворяет серебро?

Из дальнего конца коридора донеслись унылое сбивчивое бормотанье, хруст песка под тяжелыми башмаками и окрик мисс Ридли:

— Стой смирно и отвечай, как велено!

Откуда берутся сахар, масло и каучук?

Что есть рельеф и как должно падать тени?

Я вернула книгу на тележку и пошла по коридору, временами останавливаясь, чтобы взглянуть на узниц, которые что-то бормотали, хмурясь над печатными страницами. Вот мягкосердая Эллен Пауэр, вот скорбная католичка Мэри Энн Кук, задушившая своего ребенка, вот неуемная Сайкc, которая донимает надзирательниц вопросами о своем освобождении. Дойдя до арки на повороте коридора, я услышала негромкий знакомый голос и прошла чуть дальше. Селина Дауэс. Она читала наизусть какой-то библейский отрывок, стоя перед дамой, которая слушала и улыбалась.

Не помню, что это был за текст. Меня поразила ее речь, казавшаяся столь странной в тюремном окружении, и невероятно смиренная поза: она стояла посреди камеры, аккуратно сложив руки на переднике и низко опустив голову. Когда я о ней думала — если вообще вспоминала, — она представала девушкой с картины Кривелли — худенькой, строгой и торжественной. Иногда вспоминались ее слова о духах и подарках, тот цветок и встревоженный взгляд. Но сегодня, когда она, опустив взгляд долу, стояла перед элегантной дамой, когда под вязками тюремного чепца дергалось ее тоненькое горло, шевелились обкусанные губы, Дауэс выглядела такой юной, беспомощной, печальной и истощенной, что мне стало ее жалко. Она не замечала, что за ней наблюдают, пока я не сделала еще шаг; тогда она подняла взгляд и смолкла. Ее щеки вспыхнули, а я почувствовала, как загорелось мое лицо, и вспомнила ее слова: мол, пусть на нее смотрит весь мир, ибо это часть ее кары.

Я хотела уйти, но учительша меня тоже заметила, встала и кивнула. Мне угодно поговорить с заключенной? Сейчас они закончат. Подопечная все выучила назубок.

— Продолжайте, — обратилась она к узнице. — Вы прекрасно справляетесь.

Я бы могла пронаблюдать, как кто-то другой спотычно декламирует, получает одобрение и вновь погружается в молчание, но видеть за этим Дауэс не хотела.

— Что ж, коль вы заняты, я загляну к вам в другой раз, — сказала я и, кивнув наставнице, попросила миссис Джелф сопроводить меня к дальним камерам, где целый час навещала узниц.

О, час этот был тягостным, а все заключенные меня удручили! Первая узница отложила работу, встала и сделала книксен; пока миссис Джелф запирала решетку, она угодливо кивала, но, едва мы остались одни, притянула меня к себе и, обдав зловонным дыханием, зашептала:

— Ближе, ближе! Нельзя, чтоб они услыхали! Если услышат, они меня искусают! Так искусают, что я закричу!

Она говорила о крысах. Дескать, по ночам она чувствует на лице их холодные лапки и просыпается, когда крысы ее кусают; узница завернула рукав платья и показала отметины — наверняка следы собственных зубов. Но как же крысы проникают в камеру? — спросила я. Надзирательницы запускают, был ответ.

— Держат за хвосты и пропихивают через «пупок». — Узница имела в виду смотрок на двери. — Я вижу, как белеют их руки. Одна за другой крысы шлепаются на каменный пол...

Не переговорю ли я с мисс Хэксби, чтобы крыс убрали?

Непременно поговорю, сказала я, чтобы только успокоить несчастную, и ушла. Однако следующая узница выглядела почти столь же безумной, и третью — проститутку по имени Джарвис — вначале я приняла за слабоумную, ибо она беспрестанно ерзала, избегала моего взгляда, но в то же время ее тусклые глаза скользили по моей одежде и прическе. Наконец, словно не стерпев, она взорвалась: как я могу одеваться столь блекло? Боже, платье мое уныло, как надзирательское! Будто мало того, что они тут одеты как чучела; окажись она вновь на воле и смоги наряжаться по своему вкусу, умерла бы, но не надела платье, подобное моему!