Нить надежды - [5]

Вот и будет возможность проверить — просматривается ли это помещение видеокамерами.

— Как ты? — снова спрашивает Мика, — Принести чего-нибудь?

— Все нормально, не надо ничего.

Мика отшатнулась от решетки. Я тоже отошла и легла на топчан. Не стоит ей больше рисковать.

Меня это уже не спасет.

Кари Эсс попала в школу таким образом: она — дочь знаменитого грала Ронга Эсса, «Неистовой Молнии». И дед Кари был военным, и прадед. У них в семье такая традиция: старший сын идет по военной линии. Только вот у Ронга Эсса родилось пять дочерей. Кари была младшей, и на большее Ронгу рассчитывать не приходилось. Итак, по военной линии вместо старшего сына пошла младшая дочь.

В сущности, Кари не очень-то подходит для военной карьеры. Тринадцать лет Школы, конечно, из нее кое-что сделали, но ведь это Кари и месяца не может прожить, не будучи влюбленной в кого-нибудь (чаще всего безответно, что не мешает ей видеть смысл и единственный движитель жизни в своем очередном ненаглядном). И это Кари все свободное время ожесточенно вяжет и шьет, и уже всю нашу казарму заполнила своими ковриками и салфетками. Она и нас научила, но мы — ха! — куда ленивее ее и предпочитаем проводить время бесцельно и бездарно.

Я все же не понимаю Кари. Мне бы уже надоело влюбляться и страдать. Пора бы уже и понять, что не может быть Смысл Жизни и Счастье в каком-то одном представителе мужского пола, причем сегодня это Мартин, завтра Эльсар, а послезавтра Корнелий с третьего курса.

Я понимаю Лус. Она как подружилась на первом курсе с Элдженетом Мэррисом, так до сих пор ему и верна, и если проливала слезы, то лишь по поводу окончания Элдженетом Школы и отправки его в действующую часть. Лус с Элдженетом многое объединяет. Например, они оба илазийцы, из илазийской аристократии.

Камеры дисотсека очень маленькие — два на три метра. Ну еще крошечный закуток с унитазом и раковиной. Персональный санузел, так сказать.

Я не так уж часто сюда попадала. Случалось, конечно, без этого не бывает. Но обычно все обходилось нарядами. И вот напоследок у меня есть великолепная возможность тщательно изучить камеру, местный распорядок дня, режим смены часовых…

Почему ко мне никто не приходит? Что происходит в школе, почему я ничего не знаю? Зачем они тянут? Уже восьмой день. Точно — восьмой. Я ведь с ума съеду от скуки. Ну ладно, представим, что мы в сурдокамере. Тренировочка такая. И вообще, это просто такая проверка. На психологическую устойчивость.

Жаль, часы отобрали. Ну ничего, у нас свои ориентиры.

Побудка в 5.30, это я помню. А смена часовых в 6.15. От побудки до пересменки я буду заниматься физподготовкой. Потом очень тщательно и долго умываться. Завтрак в 8. До завтрака повторять навигационные таблицы, у меня с ними беда. После завтрака, до второй пересменки, которая должна быть где-то в полдень, заниматься сначала физическими упражнениями по счету, это должно занять часа два, а потом — вспоминать что-нибудь еще из учебной программы. Мне много чего надо вспомнить. От пересменки до обеда… м-мм, чего бы еще придумать? Вот что, буду переводить Сальветина на линкос. Отличная мысль! И после обеда можно продолжить. Потом опять физическая тренировка. А вечером, после ужина… Ну, например, можно заняться воспоминаниями. Представить, что я пишу мемуар. Вспоминать подробно-подробно…

Глин влетает в казарму бесшумно, словно аудранский агент.

— Девчонки! Атас!

Мы мигом оказываемся на ногах. Час отдыха — святой час. Разложил свои кости на полке и валяйся неподвижно. Наша так называемая казарма — смех, узкий коридорчик и широкие двухэтажные нары. Наверху спим я и Лус. Но все это сейчас неважно, мы как по тревоге собираемся вокруг Глин.

Она снимает с ремня штатную фляжку, отвинчивает колпачок. Снимает футляр жестом фокусника… оп! В руках Глин прозрачный флакон вожделенного напитка.

Мы забираемся впятером на нижние парные нары. Мика достает и раздает карты. Это наказуемо. Но тянет от силы на один наряд, и то если попадется вредный дежурняк. Зато отлично выполняет роль прикрытия для более серьезного нарушения. Флакон маскируется скаткой, а на голой поверхности пластиковых нар появляются припасы: два засохших пряника, кусочек сыра, хлеб, несколько карамелек. Глин оборачивает флакон носовым платком, потом, испытующе глядя на нас, достает из кармана розоватую круглую таблетку, бросает в жидкость. Сэнтак шипит, растворяясь.

— Круто! — глаза Мики блестят.

— А то!

Глин поболтала флаконом и сделала первый глоток грапса. Лицо ее сразу покраснело, выступили слезы. Глин поспешно отправила в рот кусок хлеба и передала грапс дальше. Следующей оказалась я. Глотнула, набрав побольше воздуха.

Все-таки здорово с сэнтаком. Всего-то пара глотков, а… все такие милые вокруг, такие добрые… хочется всех любить, петь и болтать без умолку. Вещества этого ряда и на допросах, кстати, используют.

— А тебя никто не видел? — задает вопрос благоразумная Лус.

— Тэркин видел, — Глин задумалась, — по-моему, догадался.

— Он у меня сегодня контрольную по навигации содрал, — заметила Мика, — пусть только пикнет!

— А что ты сделаешь, — бормочет Кари. Мы замолкаем. Ничего не сделаешь, Кари права. Захочет донести — донесет! Но сэнтак все равно делает жизнь прекрасной. Мы берем друг друга за руки — за предплечья, и так, образовав круг, дружно покачиваясь, поем хором.