Нисхождение - [49]

Адамс сидел за столом на стуле с жесткой спинкой, но, когда Ингхэм снова опустился на диван, обернулся к нему.

— Причина, по которой я веду себя столь настойчиво, — начал Адамс, слегка растягивая губы в улыбке; его голубоватые глазки теперь были крайне встревожены, — кроется в том, что я беседовал с людьми, живущими в коттедже за вами. Это очень милая французская пара средних лет. В ту ночь они слышали вскрик… и стук, как если бы что-то упало, и потом — как захлопнулась дверь. Ваша дверь. Должно быть, это вы ее захлопнули.

Ингхэм пожал плечами:

— А почему бы не кто-нибудь из другого бунгало?

— Они уверены, что звук исходил от вашей двери. — Адамс говорил теперь тем самым настойчивым, убеждающим тоном, что и на пленке с его проповедями. — Вы ударили его каким-то предметом, который издал клацающий звук?

Сейчас Ингхэм чувствовал, как слегка покраснели его щеки, хотя он казался себе холодным, словно мертвец.

— С какой целью вы меня обо всем этом расспрашиваете? Зачем вам это? — спросил он.

— Я хочу знать правду. Я считаю, что Абдулла мертв.

Но ведь он не Кеннеди, подумал Ингхэм. Должен ли он увязнуть в этой истории и продолжать отбиваться от приставаний Адамса (в противном случае ему придется покинуть Хаммамет) или сказать правду, покаяться во лжи, предоставив Адамсу действовать и, по крайней мере, испытав удовлетворение от того, что сказал правду? Ингхэм предпочел бы последнее. Но может, стоит подождать до утра? Он немного выпил, правильное ли решение он принял?

— Я же рассказал вам, что случилось. — Он слегка улыбнулся Адамсу. По крайней мере, улыбка вышла искренней. Как странно, но Фрэнсис Дж. Адамс по-прежнему был ему симпатичен. Его улыбка сделалась еще шире от мелькнувшей в голове мысли: а не могло ли случиться так, что какой-то богач — или коммунистический агитатор — платил НОЖу стипендию за его еженедельную проповедь по радио просто шутки ради, ради чистого развлечения, которое он мог себе позволить? Какой-то богач, живущий не в России? Поскольку трансляции Адамса определенно играли русским на руку. Искренность Адамса делала эти предположения еще более вероятными.

— Что вас так забавляет? — спросил Адамс. Его вопрос прозвучал вполне дружелюбно.

— Все. Африка переворачивает все с ног на голову. Вы ведь не станете это отрицать? Или вы к этому индифферентны? — Ингхэм встал с дивана, намереваясь откланяться.

— Я вовсе не индифферентен. Просто это идет вразрез с нашей моралью, скажем так. А она не меняется и не разрушается. О нет! Если только вы могли бы осознать, что это заставляет нас еще строже придерживаться наших проверенных принципов того, что хорошо, а что плохо. Эти принципы для нас вроде якоря во время шторма. Они наш спинной хребет. От них невозможно избавиться, даже если бы нам этого захотелось.

Якорь для спинного хребта! А может, для чьей-то задницы? Ингхэм не имел понятия, что ему сказать в ответ, хотя ему хотелось расстаться с Адам-сом как можно учтивее.

— Возможно, вы и правы, Фрэнсис. Но мне пора идти. Так что спокойной вам ночи.

— Спокойной ночи, Говард. И спите спокойно. — В его пожелании отсутствовал какой-либо сарказм.

И они пожали друг другу руки.

Глава 15

На следующее утро было воскресенье, день, когда Ингхэм мог забрать из ремонта свою пишущую машинку. Он ходил на почту в четверть одиннадцатого и опустил письмо Ине в почтовый ящик. Затем направился к дому Иенсена, снова избегая смотреть на то место, где лежал труп араба.

Иенсен еще не вставал, но наконец высунулся из окошка:

— Я сейчас отопру дверь!

Ингхэм вошел в небольшой цементированный дворик.

— Я еду в Тунис, забрать свою пишущую машинку. Тебе ничего не нужно?

— Нет, спасибо. Вроде ничего.

Иенсен купил кое-какие рисовальные принадлежности в Сусе, вспомнил Ингхэм.

— Я тут подумал, нельзя ли мне подыскать себе жилище вроде твоего в Хаммамете. Ты не знаешь ничего подходящего?

Иенсен слегка задумался, как бы переваривая услышанное.

— Ты имеешь в виду — пару комнат где-нибудь? Или дом?

— Пару комнат. Где-нибудь у арабов. Вроде твоих.

— Я могу спросить. Разумеется, Говард. Я сегодня же утром все разузнаю.

Ингхэм пообещал заглянуть к Иенсену, когда он вернется из Туниса. Ему не терпелось рассказать ему о своем вчерашнем разговоре с Адамсом.

Его пишущая машинка была готова. Ей сохранили старую основу, коричневую, со следами потертости до металла по краям. Ингхэм страшно обрадовался и даже не стал возражать при оплате чека, хотя и счел его слегка завышенным — семь динаров или чуть больше четырнадцати долларов. Он тут же проверил машинку. Она печатала ничуть не хуже, чем раньше. Поблагодарив хозяина мастерской, Ингхэм вышел на улицу к своей машине, ощущая себя почти счастливым.

Он вернулся в Хаммамет около двенадцати тридцати, купив несколько газет, «Тайм», «Плейбой», банку копченых устриц, ветчину и суп в пакетиках. Иенсен был на улице, он пытался выпрямить ногой мусорный бачок, вероятно свой собственный.

— Заходи, — пригласил Иенсен. — У меня есть холодное пиво.

Иенсен держал пиво в ведре с водой. Они уселись в его спальне.

— В четверти километра отсюда сдается дом, — начал Иенсен, указывая рукой в направлении Туниса, — но он совершенно пуст, и я не верю, что хозяин обставит его хоть какой-то мебелью, что бы он там ни обещал. Там имеется раковина, но нет туалета. Да и строители еще работают неподалеку. Сорок динаров в месяц, хотя я уверен, что смог бы сторговаться за тридцать, но это все. Однако подо мной пустуют две комнаты. Тридцать динаров в месяц. Там есть небольшая плита, вроде моей, раковина и что-то вроде кровати. Хочешь взглянуть? Старина Камал оставил мне ключи. — Камал был хозяином Иенсена.