Нищета. Часть 2 - [43]

Говоривший, довольный произведенным впечатлением, разгладил рукой усы.

— Она убилась! — бросил на ходу один из полицейских.

Стало так тихо, что эти слова донеслись в камеру сквозь запертые двери. Все вздрогнули.

— Какое несчастье! — воскликнул кто-то.

— Напротив, какое счастье для горемычной! — возразил высокий старик.

Через некоторое время разговор возобновился. Он шел то в мрачном, то в шутливом тоне. Клара и Филипп не принимали в нем участия; на душе у них было тяжело.

Мальчуган все время натягивал на себя свои отрепья, пытаясь согреться; в конце концов они совсем разлезлись, и он нервно засмеялся. Клара сняла с себя шаль и отдала ему.

— Спасибо, дяденька! — сказал малыш, полагавший, что в камере могут быть только мужчины. Он снова закутался в лохмотья, а сверху прикрылся шалью, стараясь устроиться поудобнее. Не по летам серьезный, он уже притерпелся к горю. Видя, с каким отвращением Клара смотрит на ползающих всюду насекомых, он сказал, вздохнув:

— Что поделаешь, здесь не Лувр.

— Как тебя зовут?

— Пьеро, дяденька.

Этот разговор окончательно убедил всех в том, что Клара — переодетый юноша.

— Как меня окрестили при рождении — не знаю, — продолжал мальчик. — Имя Пьеро[26] мне дали уже потом, за то что я хотел получить луну. Ведь я был очень избалован!

Все его слушали; польщенный вниманием, он важно стал рассказывать о себе.

— Когда я был совсем, совсем махоньким, я жил в большущем доме с позолоченной мебелью; там было много слуг. Но однажды нас выставили на улицу, мамочку и меня. Она говорила: во всем виноваты кредиторы. Я тогда не знал, кто они, и воображал, что это какие-то звери. Теперь уж я знаю!

Мы долго шли; стало темнеть, мы заблудились. Я очень боялся. Какой-то мужчина погнался за нами; мы бросились бежать куда глаза глядят. Я уцепился за мамино платье, потому что она все время выпускала мою руку из своей. Мужчина все-таки догнал нас. Тут подоспели другие, и они кинулись на маменьку, уверяя, будто она хотела куда-то их заманить, но это неправда, мы старались убежать от них. Маму они увели, а мне удалось удрать. За решеткой была пустая собачья конура: я залез в нее и заснул. На другое утро я проснулся рядом с большим догом; он лизал мне лицо. Это была добрая собака, и я целую неделю приходил ночевать в ее конуру. Мы очень полюбили друг друга; дог оставлял мне кости, я их обгладывал. Но меня заметил хозяин. Он побил собаку, и я больше не решался туда ходить.

Итак, у меня уже не было конуры… К счастью, находились и другие места для ночлега, например, под мостом — там очень удобно — или в домах, идущих на слом. Днем я просил милостыню; иногда мне давали и старое платье. Но однажды меня арестовали и доставили сюда. Я провел несколько лет в исправительном доме. Потом меня выпустили: я понадобился господину Николя. Он давал мне всякие поручения. Вы знаете господина Николя? Он меня посылает то что-нибудь сделать, то что-нибудь передать. Когда я ему больше не нужен, он про меня забывает, я остаюсь на улице, и меня опять приводят сюда. Но господин Николя снова присылает за мною. Он даже обещал подарить мне шерстяную фуфайку, когда зима кончится.

Старый бродяга с длинными худыми руками, внимательно слушавший этот рассказ, воскликнул:

— Всюду одно и то же! Пускай же во всем обвиняют не голодных и обездоленных, а разврат, нужду, голод. Ведь он и волков гонит из лесу!

— Это правда! — согласились несколько человек.

— Обвинять надо тех, кто морит людей голодом! — заметил Филипп. — А где твой отец? — спросил он мальчугана.

— Когда я жил с мамой, у меня было несколько пап: один уходил, на смену являлся другой. Один из них вечно меня щипал; он был высокий, красивый, и его все называли господином графом, но я его не любил. Моя мать тоже была настоящей дамой. Звали ее Эльмина — красивое имя, не правда ли? Однажды я увидел на улице женщину, похожую на нее, и побежал за нею, но чуть было не попал под карету. Все равно, господин Николя говорит, что я далеко пойду и когда вырасту, то найду свой фарт, так как я дошлый.

Утомленный длинной речью, мальчуган умолк. Он не всегда бывал так словоохотлив: видно, на него подействовала доброта Клары.

Полицейские втолкнули в камеру еще одного мальчика лет шести. У него было серьезное личико, горящий пытливый взгляд, коротко остриженные волосы.

— Еще один! — сказал тощий старик, который отозвался на рассказ Пьеро таким горьким замечанием. — Эй, будущий каторжник, поди-ка сюда! Где тебя сцапали?

— Под мостом. Я там спал.

— Тебе негде жить?

— Было бы где, зачем я стал бы дрыхнуть в таком сыром месте?

— Чем же ты живешь?

— Ищу, что под руку попадется.

— Знаешь ли, что за это сажают в тюрьму, как бродяг и воров?

— Но ведь собаки тоже так делают, а их не сажают.

— Нет, малыш, их тоже сажают! Их забирают на живодерню.

— А что такое живодерня?

— Место, куда запирают заблудившихся животных, чтобы убить их, если хозяева через два или три дня за ними не придут.

— А детей, если за ними не приходят, тоже убивают?

— Не сразу, дружище. Их убивают потом. Для взрослых есть отличные бойни!

— Где это?

— На войне, если нужда не убьет их раньше. Кто же тебя воспитывал? Ты, видать, шустрый.