Никто не видел Мандей - [94]

Мои губы задрожали.

– Это правда, мам. Я действительно ее любила.

Она взяла меня за руку и прошептала:

– Я тоже, Горошинка. И папа тоже. Вот почему я думаю, что нам… нужно обратиться за настоящей помощью. Всем вместе.

Июнь

Если б я была цветом, то только белым, пустым в своей безликости. Чистым, цельным, девственным, предсказуемым.

Скучным.

Краски, брошенные в меня, не впитывались в мой холст и не оставляли следа. Краски смывались обычной водой. Вот поэтому эту историю так тяжело помнить. Тяжело смотреться в зеркало и видеть все, из чего ты сделана, и все, что ты не смогла впитать.

Но я открыта к переменам. Готова оказаться там, где смогу разом охватить все цвета, которые так люблю, понять, что они такое, и научиться у них.

Я открыта новому.

После

На прошлой неделе Томас Чарльз, отец Мандей и Огаста Чарльза, подал против городских властей многомиллионный иск по делу неправомерной смерти – после того, как представители власти не смогли должным образом отреагировать на запросы школьных работников и социальных служб.

Этот иск вызвал раскол между городским советом и местными общественными деятелями. Тодд Харрис из Организации градостроения округа Колумбия считает, что это дело затрагивает фундаментальные проблемы.

– Что ж, я думаю, это сводится к одному вопросу: кто на самом деле отвечает за ваше благополучие – ваша семья, правительство или ваша община?

Я терпеливо ждала в очереди к стойке «Старбакс». Ждала, пока она заметит меня. Ждала, чтобы мы встретились взглядами и по-настоящему увидели друг друга. Я шагнула вплотную к стойке, и она моргнула, вытирая руки о свой передник.

– У тебя волосы теперь короче, – выпалила я. – И краснее. Скорее как томат, смешанный с вишней.

Эйприл хмыкнула.

– Значит, ты наконец-то вспомнила? Спустя столько времени, блин…

Я улыбнулась.

– Мне горячий шоколад.

Она кивнула и бросила через плечо:

– У меня перерыв!

Я должна была найти Эйприл. Поскольку верила, что она – более, чем кто-либо другой – будет честна со мной. Мы сели на скамью, имитирующую автобусное сиденье, и молча пили напитки.

– У меня всего пятнадцать минут, так что давай быстро.

– Сколько раз у меня было это?

– Дважды, – призналась она. – Но этот раз был самым долгим.

Я покачала головой.

– Странно, что ты мне подыгрывала.

– Можно подумать, у меня был выбор… Твоя мама упросила меня. Сказала, что это часть твоего «лечения» и что я должна «пожалеть» тебя. Ха! Почему это я должна жалеть тебя? Как будто это ты, а не я, потеряла всю свою семью!

Я прикусила губу, пытаясь побороть жгучее чувство вины.

– Так почему ты это сделала?

Эйприл покачала головой, на глаза ей навернулись слезы.

– Потому что ты никогда не прекращала искать ее. Никогда.

БЗ-З-З-З-З.

– А Тьюздей? – спросила я, пытаясь заглушить жужжание. – Как она?

Упоминание имени сестры заставило Эйприл напрячься – инстинктивное движение, за которое я больше не могла ее винить. Только не после того, что им пришлось пережить.

– Лучше. Она теперь учится в школе. Ходит на терапию. Мы… обе ходим.

Мы встретились взглядами, и спокойствие этого момента согрело мне душу.

– А меня приняли в Кардозо. Осенью пойду туда учиться. И… я тоже на терапии.

Она улыбнулась – на этот раз совершенно искренне.

– Хорошо. Может быть, теперь ты останешься с нами подольше.

* * *

Закулисное пространство перед любым выступлением представляет собой безумный цирк: визжащие девушки, их суетящиеся матери, витающая в воздухе пудра, жгучие огни подсветки. Вот почему папа выглядел, как слон в стеклянном игрушечном домике, пробираясь между танцовщицами в пышных пачках и сверкающих блестками головных уборах.

– Папа?

Он заметил меня возле гримировального столика в углу и помахал рукой.

– Привет, Горошинка.

– Что ты здесь делаешь? Мама уже сидит на своем месте.

– Да, знаю, я ее сам туда проводил. Ты выглядишь… прекрасно.

Я посмотрела на свое шелковое белоснежное платье, доходящее до колен. Оно струилось и двигалось поверх моих бедер, словно вода, отливая едва заметным серебристым блеском. Ногти я накрасила в тон своей помаде и теням для век – морозно-розоватым цветом.

– Спасибо.

– Нервничаешь? Знаешь, я всегда волнуюсь перед выходом на сцену.

Если б он сжал мои руки хоть чуть-чуть сильнее, с них закапал бы пот. Я взглянула на черную дверь, ведущую на основную сцену, и вздрогнула от грома аплодисментов.

– Ну, немного… Мне выходить только через полчаса.

– Что ж, я собирался дождаться конца выступления, чтобы отдать тебе это, но потом подумал… а почему не сейчас, раз уж тебе нечем занять время?

Он достал папку в картонном переплете и протянул ее мне, словно букет цветов.

– Что это? – засмеялась я. – Еще одна раскраска?

Он пожал плечами. Я открыла папку – и обнаружила в ней стопку черно-белых ксерокопий страниц из дневника Мандей.

– Папа! – ахнула я.

– Это не оригинал, но все же лучше, чем ничего.

Я пролистала страницы, потом кинулась ему на шею, пытаясь объятиями выразить всю силу своей любви к нему, и воскликнула:

– Спасибо, папа! Спасибо тебе огромное!

Клодия накрасила мне ногти цветом, который называется «вишневая бомба». Она даже нарисовала на кончиках крошечные вишни. Она как художница, или вроде того. Она такая классная! И картинки, которые она рисует, тоже красивые. Она не знает, но я храню некоторые ее рисунки в ящике своего стола. А как она танцует! На всех выступлениях она просто… ух ты!