Никто не узнает… - [45]

Моя мать так подробно рассказывала об этом, будто видела всё собственными глазами. Она умела хорошо рассказывать. Спустя какое-то время она, кажется, и сама поверила в то, что присутствовала при убийстве. Наш телефон звонил не переставая, а рассказ матери обрастал всё большими подробностями.

Убийце понадобилось всего несколько минут, чтобы расправиться со всеми.

Затем он налил себе виски «Гленфиддик», кинул в стакан лёд и неторопливо выпил, закусывая арахисом и вяленой говядиной, найденной в холодильнике. При этом он зачем-то завесил одеждой все зеркала в доме, закрепив её жёлтым скотчем, чтобы не упала.

Только наутро следующего дня, когда Ыни вернулась из лагеря с острова Чеджу, где совершенствовала свой английский, и открыла дверь своими ключами, люди узнали о страшной трагедии. В полицейском участке Ыни говорила, что у неё было плохое предчувствие, потому что на её звонки никто не отвечал. Девочка открыла входную дверь и увидела на пороге спальни окровавленную мать. Она выбежала во двор, дрожащими руками достала из кармана мобильный телефон и набрала номер матери (только не надо упрекать её в глупости). Конечно, её мать была не в состоянии ответить. Из дома доносились звонки телефона. Лишь тогда она поняла, что звонить бесполезно, и набрала номер службы спасения 119. Из службы спасения позвонили в полицию, и две машины — службы спасения и полиции — примчались одновременно, обгоняя друг друга.

Некоторое время после этого события женщины нашего района, включая и мою мать, употребляли такие непривычные выражения, как «вскрытие трупа», «выяснение причины смерти», «показания свидетелей», «подозреваемое лицо», «мотив преступления». Соседи поставили решётки на окна и охранную сигнализацию в дома. Возле школы всегда было скопление машин — это матери забирали из школы своих детей, которым не разрешалось нигде задерживаться и было велено приходить домой вовремя.

После похорон мы долго не видели Ыни. Было такое ощущение, что все жители затаились в ожидании возвращения девочки. Поэтому было неудивительно, что все собрались у её дома буквально через пять минут после того, как она опять появилась. Неудобно говорить, но мы с матерью тоже там были. Там уже находился дядя Ыни.

Девочке пришлось, осторожно обходя высохшие лужи крови, подняться к себе в комнату и упаковать вещи. Тётка Ыни, собирающаяся в это время вторично замуж, зашла с ней, но тут же выскочила на улицу, так как не могла справиться с приступами тошноты. Дядя Ыни ждал на улице у открытого багажника машины отца. Ыни спустилась с вещами, тётка кинулась к ней, обняла и расплакалась. По сведениям моей матери, в следующем месяце она должна была выйти замуж за мужчину, владеющего супермаркетом в Канаде. Правда, потом выяснилось, что он не был владельцем, а только собирался им стать. Хотя мне было всё равно, но мать, видимо, это очень волновало. Девочка прожила у тётки месяц, а потом уехала к своему дяде.

Ыни старалась не расплакаться, крепко сжав губы.

— Что же с тобой будет, бедняжка моя? Я никуда не поеду! И замуж выходить не буду!

Но Ыни вела себя как взрослая:

— Тётушка, не надо беспокоиться обо мне. Всё будет в порядке.

— Ыни, я вызову тебя. Когда мы устроимся как следует и подзаработаем, ты приедешь и будешь учиться в университете. Договорились?

— Хорошо, тётушка.

Соседи цокали языками и жалели Ыни, с подозрением поглядывая на её дядю и с осуждением на тётку. Отец Ыни и его брат были совершенно разными. Невозможно было представить, что их родила одна мать. Дядя был в кожаных сапогах, рваных джинсах и с длинными волосами, завязанными в хвост, как у рок-музыканта. По словам моей матери, он был отщепенцем в своей семье, валял дурака под предлогом, что пишет музыку, и до сих пор не был женат.

— Пойдём, Ыни.

Дядя подошёл к племяннице, всё ещё прощающейся с тётей. У него на лице читалось смущение: всё это было слишком неожиданно, он не знал, как обращаться с племянницей-подростком. Ему было неловко от пристальных колючих взглядов соседок. Но особенно не по себе ему было от того, как неожиданно погибли брат и его семья, он переживал из-за этого, как ребёнок.

Ыни попрощалась с тётей и подошла к машине, соседки загалдели: «Держись! Всего тебе хорошего! Приезжай к нам!»

Ыни уехала, так и не проронив ни слезинки. Моя мать сказала: «Какая же она равнодушная!» — и побежала к телефону транслировать отъезд. В сплетнях матери Ыни была чертовски везуча. Мне это было непонятно, и я не мог разобраться — то ли мать жалеет Ыни, то ли завидует ей. Не только наши соседки говорили об Ыни странные вещи, но и ученики нашей школы. Дело в том, что она являлась единственной наследницей. Пока ей не исполнится двадцать лет, её опекуном являлся дядя, потом наследство полностью переходило к ней и она могла с ним делать всё, что захочет. Её ждал дом в Ильсане, земельный участок под строительство, участок леса в Нонсане, деньги от страховой компании и счета в банке. «Когда ей исполнится двадцать, когда ей исполнится двадцать…» — ребята повторяли эту фразу, как заклинание.

Ыни удобно расположилась на диване:

— Я знала, что мне завидуют. Сначала мне было так горько от этого, что я не могла спать. Я и так чувствовала постоянный испуг, а от бессонницы мне становилось ещё страшнее. Даже когда окна тряслись от ветра, я замирала от страха. Мне долго пришлось лечиться. У меня были приступы паники. Некоторое время я даже боялась выходить из дома. Меня ведь не было дома, когда всю мою семью убили. Что бы мне ни говорили, как бы ни успокаивали, меня съедало чувство вины. Я понимаю, что моё отсутствие и убийство никак не связаны между собой. Тем не менее, когда я выходила на улицу, у меня темнело в глазах и я не могла сделать ни шагу. Мне частенько звонили подружки. Я не понимала ни их любопытства, ни что они хотят от меня. Собрав волю в кулак, я выходила из дома, но, не дойдя до автобусной остановки, возвращалась. Мне было так страшно! Тебе не понять. Я знаю, что говорят обо мне ребята, какие слухи ходят обо мне. Наверняка, что я капризная и безответственная. Однажды я всё-таки пошла на встречу, но разговор свёлся к деньгам, которые достались мне. Они завидовали, что я могу не работать, могу учиться где угодно за границей, покупать что угодно… Они считают, что у меня есть всё, кроме родителей и брата. Конечно, напрямую об этом не говорится, но догадаться нетрудно. В конце концов все сделали вывод, что у меня мания преследования. Ты тоже считаешь, что я сумасшедшая? Впрочем, мне теперь всё равно. Теперь я ничего не боюсь. Я могу бывать за границей, летать на самолётах. Но я не могу сказать, что в восторге от этого. Поэтому в основном я сижу дома и листаю словари. Меня это успокаивает и мне хорошо.