Никто не будет по ней скучать - [8]

Они все ее видели. И те, что не видели, вроде Адама Райнса, слышали о ней. Это была своего рода местная легенда, моя родинка, разросшаяся в пересказах как огромный доисторический карп, который предположительно живет в самой глубине озера Коппербрук. Я до сих пор помню первый раз с Дуэйном, когда я сняла платье и встала обнаженной перед ним, как он хотел, позволяя оглядеть меня. Он посмотрел на темное пятно и сказал: «Я думал, она будет больше». «Я тоже так насчет кое-чего думала», – сказала я, что показалось мне довольно неплохой шуткой, но Дуэйн не засмеялся. Дуэйн никогда не смеялся над моими шутками. Некоторые люди считали меня смешной, но не Дуэйн Кливс. Мой муж был похож на большинство мужчин. Всегда громко заявлял, что обожал юмор, но чувства юмора у него не было в помине. Все, кроме самых тупых шуток, ускользало от него, и больше всего ему нравилось смеяться над кем-то. Он обожал, и я серьезно – обожал, эти шоу по радио с шуточными звонками, где ведущие распаляли кого-нибудь выдуманной историей, растягивая ее, пока человек расстраивался все больше, и признавались, только когда бедняга слетал с катушек. Господи, как же мне всегда было жаль этих людей. Не то чтобы я была девушкой, к которой кто-либо обратился бы за советами насчет брака, но можно я вам просто скажу: если что-то из этого похоже на вашего мужчину, не выходите за него. Не надо. Потому что он идиот и, вероятно, чертовски грубый.

Не сказать, что я была достаточно умной, чтобы последовать своему же совету. Но у меня и вариантов не было. Парни не ломились в отцовский трейлер, чтобы сходить со мной на свидание и подарить мне кольцо. Дуэйн никогда не признался бы, что мы вместе, если бы не события того лета после выпускного, и исходящие от него волны стыда были ощутимы – это ползущее, извивающееся унижение, такое мощное, что всем становится стыдно за тебя. Оно густо заполняло воздух в день нашей свадьбы. Люди смотрели себе под ноги и морщились, когда он сказал: «Согласен», словно он только что обосрался на публике. Таково быть Уэллетт в Коппер Фолз: всем стыдно даже находиться рядом с тобой. Как с теми бедными слугами в Индии. Неприкасаемыми.

Конечно, неприкасаемость не значит, что я непригодна для секса, и именно поэтому вся эта чертова история заканчивается именно так.

Полиция ничего из этого не услышит. Мужчины, которые придут собирать улики и задавать вопросы, получат только половину правды – или наглую ложь от людей вроде Адама Райнса, а я не оставила после себя дневника, чтобы внести ясность. Может, стоило. Может, люди теперь бы действительно меня послушали как никогда при жизни. Может, они бы даже поняли.

Я бы не начала с начала. Я даже не помню начала. Некоторые говорят, что у них есть отчетливые воспоминания с самого раннего детства, яркие кусочки их жизней в возрасте двух, трех или пяти лет. У меня в памяти все размыто. Частично потому, что ничего никогда не менялось: трейлер, свалка, лес за ними. Отец, спящий в дерьмовом кресле перед старым телевизором с длинной двойной антенной. Кислый запах вчерашннего пролитого пива. День за неделей за годом одно и то же. Единственный способ различить воспоминания «до» и «после» это редкое присутствие моей матери на фоне. Я больше не помню ее лица, но есть ее силуэт. Рыжеватые волосы, которые начали тускнеть до каштанового. И ее голос, резкий и мрачный, как сигареты, которые она всегда курила – хотя я не помню, чтобы видела это сама. Может, она никогда не курила передо мной. Или, может, я просто забыла. Но я помню, как мой отец пробил дыру в стене трейлера в ночь, когда моя мать вылетела на окружную дорогу, соединяющую Коппер Фолз и Гринвилл, разогнавшись так, что машина перелетела через ограждение и свалилась в кустарник. Она умерла при столкновении. Она ехала слишком быстро. Была обдолбанной. Отец никогда мне об этом не рассказывал, но все дети в школе знали, и они были как раз в том возрасте, чтобы причинить этим боль. Это был захватывающий день в центральной школе Фолз, когда кто-то в пятом классе мисс Лайтбоди понял, что мое имя, Элизабет, рифмуется с «кристаллический мет».

Я помню двух полицейских штата, стоящих на откидных ступеньках снаружи, один за другим, и прижимающих к груди свои шляпы. Наверное, их учат в академии никогда не сообщать плохих новостей, не сняв шляпы. Мне интересно, снимет ли шериф Райан свою шляпу, когда сообщит моему папе, что я умерла.

Может, я все-таки не хочу рассказывать эту часть.

И я не хочу, чтобы вы подумали, что моя жизнь была такой уж плохой. Это не так. Мой папа меня любил, а это уже больше, чем могут сказать некоторые. Он дал мне сколько мог и ошибался по незнанию, а не из зловредности. Даже пьяным, а таким он бывал достаточно, он никогда не поднимал на меня руку и даже слова злого не сказал. Многие мужчины в моей жизни делали мне больно – черт, я вышла за одного, который почти ничего другого не делал, но папа не был одним из них. Дом на озере, где я умерла? Он купил его по дешевке у Тэдди Рирдона через год после гибели моей матери. Он купил его ради меня, чтобы отремонтировать и сдавать, откладывая деньги на университетское обучение, которое по его мнению я могла бы когда-то захотеть. Он на самом деле считал это возможным. Что я буду чего-то стоить, что бы там о нас ни говорили окружающие.