Никто мне ничего не обещал - [2]

О чём кричал малыш — знал только он сам. Но едва ли он орал от радости, очутившись в помещении с кафельными стенами, яркими лампами и большим столом. Помещение могло быть и родильной палатой, и операционной, и моргом одновременно. Это к старости человек начинает верить в загробный мир, а младенцы из него приходят. Это старик думает о большом тоннеле, по которому он пойдёт на страшный суд, под Божьи очи, а малыш приходит оттуда. Как тут не заорать, очутившись в плотном и весьма агрессивном материальном мире, среди ярких ламп и кафельных стен. Будущих детей частенько ещё в момент зачатия охватывает ужас. Тоннель–то ведёт в оба конца, но божественный свет — только с одной стороны. Вот малыши и орут, и хотят обратно.

Сергея приняла на руки набожная акушерка. Она много–много раз его перекрестила и показала сына совсем ослабевшей маме. Мама, до этого момента никогда не видевшая новорождённых детей, машинально спросила: «Это кто?». Акушерка радостно доложила, что это её сын.

Часы показывали семь часов утра.

Сергей орал не переставая. Он «продувал» свои маленькие лёгкие, пробовал на крепость командный голос и утверждал своё: «Я есть». Он требовал к себе внимания и докладывал, что он вполне жив и здоров. Глаза перестали вращаться, личико порозовело, и мама успокоилась.

Набожная сестричка сказала маме, чтобы та не сильно реагировала на крик малыша. Она говорила, что малыш своим криком многое говорит взрослым о своей прежней жизни, но они не понимают его. В этом возрасте малыши взрослее своих родителей, они ищут только то, что им по–настоящему нужно. Они даже не ищут, они по–настоящему знают, что им нужна мама и её грудь. А ещё они верят в то, что это им дал Бог.

Набожная сестра знала всё о малышах, о мамах и даже о папах. Малыши, выходившие из–под её рук, были крепкими и какими–то светлыми и смышлёными. Она окружала всех в этом далёком роддоме, стоящем на берегу реки Плющихи в далёком сибирском краю, своей всеобъемлющей любовью. Эта любовь передавалась всем родным и близким рожениц и их детям.

Сергей сразу стал центром всеобщего внимания и заботы. Для отца — первый сын, которого надо учить. Для мамы — пока единственный ребёнок и самое любимое существо, которое надо баловать. Для дедушки и бабушки — первый внук. Сергей ползал где хотел и делал что хотел. За все его проказы перед бабушкой и дедушкой отчитывались родители, но бывало и наоборот. Только Серёжка ни в чём не был повинен.

Когда он в клочья изорвал все папины документы, то ругали и папу, ибо документы надо прятать лучше. А когда они, мама и папа, пошли погулять, оставив своего сына спящим за закрытыми на ключ дверьми, а он тут же проснулся и начал орать, им обоим досталось от деда: «Ребёнка одного оставили, не нагулялись…».

Однажды он всех сильно перепугал тем, что, ползая по полу, вдруг пропал. Его искали минут тридцать, пока не обнаружили спящим под своей же кроваткой.

Отец всё время носил его на руках. Поэтому из всех слов, которые он быстро выучил и которые постоянно произносил, были: «мама», «папа», «баба», «деда» и «на ручки». Остальные слова, которые ему говорили, он не запоминал.

Дедушка говорил, что его внук гений, и за каждую проделку награждал его куском сала. Сало с чесноком внук любил до самозабвения. Дедушка просто таял от такой любви внука к салу, так как видел во внуке главного ценителя своего труда.

С Сергеем все разговаривали, но больше всех, конечно, отец. Он его не учил частностям. Он показывал ему мир целиком, и Сергей жадно впитывал всё то, что видел сам, и что ему показывал отец.

В школу он пошёл в семь лет. Он не умел ни читать, ни писать. Но он уже умел главное: видеть и понимать.

— Подумаешь, «Букварь», — по–взрослому размышлял он. Буквы — это частности в сравнении с тем, что он проделал в пять лет, отправившись на поиски мамы, которая, как он слышал, работает в книжном магазине. И он её нашёл. Он шёл по городу и просил всех прохожих подряд читать ему надписи на зданиях.

— Подумаешь, цифры. Это вообще ерунда.

Он вспомнил, как в четыре года, важно сопя, залазил в поезд, подсаживаемый отцом, и устремлялся на поиски своего купе. Он моментально находил своё купе, папину полку и своё место на ней. У него были свои, совершенно определённые представления о назначении римских и арабских цифр.

Одним словом, с буквами и цифрами он разобрался быстро. Лучше всех стал читать и считать и … заскучал, ибо закончилась его вольная жизнь, а школьная «неволя» ничего нового уже не давала. К однообразию он готов не был.

Мама и папа быстро заметили скуку, которая овладела их ребёнком, и, не мешая ему скучать, подарили ему, торжественно подарили, несколько взрослых книг Жюля Верна, Джека Лондона, Киплинга и Стивенсона. При этом они сказали ему, что эти книги расширят горизонты его сознания.

Книги по форме напоминали учебники и никакого энтузиазма в Серёжке не вызывали.

Тогда на семейном совете было установлено время и место чтения книг. Был определён целый час перед сном. Книги стали читать вслух. Сначала читал папа, затем мама. Сергей был слушателем.

Хватило недели, чтобы Сергей понял, что скука — явление проходящее, и что горизонты познания школой не ограничиваются. Даже наоборот, школа к знаниям никакого отношения не имеет. Знания — это нечто иное. Например, войти в образ литературного героя и прожить сюжет его жизни, это и значит получить знание. И он зашагал по жизни путями, уже пройденными литературными героями. Пути литературных героев были абсолютно не совместимы с путями, которыми вела его школа. Школа его воспитывала, а он искал новые образы и свой путь.