Никто и звать никак - [12]

— Я не понимаю — потом подумала и сказала на местном — Я не знать!

Он повторил медленно:

— Зачем это лить туда?

— Будет… — как сказать «пышный хлеб»? — будет вкусно!

С этими словами я развернулась и поспешила за дверь, но крат Партон поймал меня за рукав и показал знаками — бери и делай.

Я немного посомневалась. Если я опоздаю и крата Сана заметит — будет бить. Но если останусь — может быть дадут сыра или масла? Есть мне хотелось почти всегда. Ноющее чувство голода было привычно, но избавится от него, пусть и ненадолго, мне бы хотелось.

Я взяла большую миску, поварешку, отделила туда часть скисшего, уже жидковатого теста из кадушки, поставила на плиту большую сковородку и пальцем показала, что мне нужен вон тот кусок сала. Сало я наколола на небольшой нож. В горшке, где стоял зольный отвар, набирали соду для всего. Для еды из початого я брать не стала. Рядом стояли полные горшки, закрытые дощечками. Там точно никто не ползал грязной посудой. Поэтому я зачерпнула немного оттуда кружкой, влила в тесто и быстро размешало. Кислота и щелочь дали реакцию и тесто начало слегка пенится. Я посмотрела и добавила еще ложку зольного отвара. Куском сала, наколотого на нож, смазала разогретую сковороду и большой ложкой плеснула четыре порции теста. Оладьи быстро поднялись, я перевернула и дожарила. Скинула на разделочную доску и допекла остальное тесто. Было его совсем не много. Три сковороды по четыре оладьи. Не пирожные, конечно, но все равно должны быть вкусные!

Повернулась от плиты и увидела, как в дверь стремительно входит крата Сана. Я не успела увернутся, как пощечина опрокинула меня на пол. Но больше она меня не била — её руку перехватил крат Партон. Что-то быстро сказал ей. Она встала в стороне. Он кивнул мне на лепешки и сказал:

— Ешь!

Уговаривать меня не пришлось. Я схватила сразу две, из первой партии, они были восхитительно теплые и пышные. Кусать я начала их по очереди. Взять еще одну я не успела — крат Партон протянул руку и, взяв одну лепешку с доски, откусил маленький кусочек. Все это время и рабыня, по чьей вине скисло тесто, и крат Тотом стояли и молча наблюдали. Сейчас крат Тотом тоже взял одну. А крата Сана кивнула мне головой и сказала:

— Иди!

Я знала, что она очень злится, что пришлось снова спускаться по лестнице. Но выбора у меня не было. По дороге она дважды срывала на мне раздражение.

Утром, после завтрака, как только мы поднялись в мастерскую и сели за работу, зашла та самая женщина в обруче на голове, но уже в другом, еще более красивом платье и ткнув в меня пальцем вышла. Я видела ее второй раз, но узнала. Я вопросительно уставилась на крату Сану.

— Иди! — недовольно поджав губы приказала она. За дверью не было этой дамы, но стояла служанка, не рабыня, без ошейника и в теплом платье. Она взяла меня за руку и повела по кольцевому коридору. Потом на два этажа вниз, потом еще по коридору.

Комната, куда она меня впихнула, была рабочим кабинетом. Стол завален странными листами и свитками, две масляные лампы — что бы было светлее вечерами. И даже узкое окно со стеклом. За столом в кресле со спинкой сидела дама в обруче, а сбоку от стола на простом стуле сидел крат Партом.

Они что-то обсуждали с дамой, даже немного спорили. Но она держалась вежливо и терпеливо, хотя и была выше статусом.

Крат Партом развернул стол лицом ко мне и начал спрашивать. Понимала я не всё. Иногда отрицательно трясла головой, иногда показывала руками. Но суть разговора была следующая:

— Умеешь готовить?

— Да.

— Для господ готовила?

— Нет.

— Для слуг?

— Нет.

— Для кого?

— Я сама госпожа.

— Но готовить умеешь разное вкусное?

— Да!

— Откуда?

— Нравилось. Люблю. Училась.

— Долго?

— Долго.

Так я попала на кухню.

Мне дали чистое платье и фартук, который меняли каждый день. Не всегда фартук был целым, иногда попадался со штопкой или с дыркой. Но всегда — чистый! Свое платье я сняла и спрятала. Ночью, когда разрешали спать, я стирала и меняла их.

Первые дни я чистила овощи, резала и шинковала. Не все овощи и фрукты были мне знакомы.

Я спрашивала, не все понимала, но повторяла слова. Много говорила. К вечеру уставала. Готовили всё в очень больших объемах. Но здесь было интереснее и кормили значительно лучше и не два, а три раза в день. В кашу на молоке клали даже масло. Хлеб был светлый и вкусный, к каждой еде давали кусочек сыра или пару ложек творога и можно было есть кожуру от яблок и некоторых фруктов. За это не ругали.

Крат Партом часто смотрел и проверял. Я попала не на участок, где готовят для рабов и слуг, а на участок, где готовят для господ.

Главный тут был крат Партон. Он сам готовил мясные блюда для господ, два его помощника, крат Фага и крат Груф занимались гарнирами, на крате Пирке была сладкая выпечка и хлеб. У всех у них было по нескольку рабов в помощь. Отдельно, в углу с большими чанами и сливом на улицу мыли посуду.

Из фруктов делали джемы и варенье. Иногда на меду, иногда на сахаре. Сахар берегли, он — дорогой. Напитки готовили в самом дальнем конце, в отдельной комнатке. Туда меня не пускали. Там, кроме всего, варили и пиво для господского стола.

Еда, кстати, была довольно примитивной. Из знакомых круп были гречка и пшенка. Еще два вида были мне неизвестны. Из овощей я узнала капусту, свеклу и тыкву. Такие же, как были дома. Морковь почему-то тут была фиолетового цвета. А на вкус и по форме — как хорошая каротель. И что-то среднее между репой и редькой. С сочной острой желтой мякотью. Этот овощ подавали сырым почти ко всем мясным блюдам.