Николай Рерих - [6]

На эти темы Рерих-сын пишет юмористический рассказ-этюд «Избавление» — о мытарствах некоего Павла Степаныча Уральцева, тихого книжника, которому то ли дядюшка, то ли тетушка завещали поместье «Изжарово».

Новый владелец мается с имением несказанно: клевера у него киснут, староста — плут, управляющий, остзейский немец, ворует вовсю, самому приходится читать не любимые книги, но руководство по разведению свиней.

Вероятно, здесь отразились реальные изварские хлопоты с землей, которая всегда требует единства с нею, подлинно хозяйского глаза. А Рерихи все-таки — приезжие, «городские помещики», у которых нет толстовского, некрасовского ощущения кровной связи с этими бедными деревнями и населяющими их Василиями.

Правда, Николай старательно записал местное предание под названием «Быльем поросло».

Не такое уж дальнее прошлое встает здесь в реальности, проклятой Некрасовым и Салтыковым-Щедриным. Характер барыни Софьи Ивановны Райской: на прогулках ее сопровождает камердинер с пучками свежих розог, которые часто идут в дело — встречный то не так кланяется, то просто не нравится барыне. Барыня эта славилась свадьбами своих дворовых, которые устраивала сама, согласно шапочному разбору. Созвав парней, бывших у нее на замечании и отведавших розог, Софья Ивановна отбирала у них шапки, причем шапки получше клались направо, поплоше — налево. Сгоняли девок, заставляли их разбирать шапки. Девки невидные должны были брать шапки правые, а видные, красивые — левые. Таким образом, хорошим парням доставались замухрышки, а никудышным — красавицы, на которых давно заглядывались владельцы хороших шапок. После разбора головных уборов справлялись свадьбы; если пары пытались противиться — на голову девушке лился топленый горячий воск, парню смолили усы и бороду.

По наговору любимицы-горничной (тоже характер, подобный Улите из «Леса») барыня решила женить богомольного повара, который дал обет безбрачия. Повар валялся в ногах, умолял, плакал, просил сжалиться — не помогло… А утром, когда безжалостная барыня вышла на обычную прогулку в сад, он всадил ей в живот заряд резаных гвоздей.

Повар, свершив свой суд, запел «Ныне отпущаеши» и сам сдался властям, а барыня, еще успев приказать, чтобы приехавшего на следствие доктора накормили снятой простоквашей, скончалась с проклятием на устах, без исповеди. Наследники и креста над ней не поставили, а кругом-то на кладбище стояли кресты каменные, самый большой из них, по преданию, приказал водрузить Петр Великий после битвы со шведами.

Историю жестокой барыни юноша записывает подробно, строит детальный жанровый очерк, заставляющий вспомнить картины Перова или Неврева.

Но среди многих записей молодого Рериха такой этюд — исключение. Вероятно, сюжет привлек тем, что относился уже к старине, не к быту, но к былью, — свары современных помещиков и их драматические отношения с вольными крестьянами не привлекают внимания начинающего литератора. В деревнях он бывает нечасто, его притягивают не сельские улицы, не крестьянские труды, но круговорот самой природы, неторопливые и неодолимые смены времен года, единство земли и неба, рек и лесов. Он исхаживает ближние и дальние окрестности «Извары» — под высоким небом, по которому чередой плывут облака, и в их очертаниях видятся всадники, драконы, ангелы, простирающие крылья над спокойной землей.

Синяя речка Изварка вьется в темных лесах, в зеленых полях, повсюду словно прорастают, поднимаются из земли валуны — серо-коричневые, бурые, округло-гладкие и обросшие мхами. Окрай России, близкий уже рыцарским замкам, ратушам и крепостным стенам балтийских городов, старине эстляндской, курляндской и дальней — скандинавской: «Вдруг стало видно далеко во все концы света».

«Майский жук» растет в прекрасном круговороте времен года, воспринимая мир как нечто единое, огромное, древнее, что вращается вокруг центра — «Извары».

Дальше прогулки, долгие походы не только склоняют к мечтаниям, но развивают вполне реальную наблюдательность; осенью Рерих появляется в гимназии с гербариями, с коллекцией минералов, составленной, когда рабочие на шоссе дробили камень.

Тщательно выписывает он в отдельную тетрадь «разделение птиц Санкт-Петербургской губернии на подклассы, разряды, отряды, семьи». Собирает коллекцию птичьих перьев. Получив в апреле 1892 года свидетельство — «От Лесного Департамента ученику VII класса Санкт-Петербургской гимназии К. Мая, Николаю Рериху, на основании статьи 10 закона 3 февраля 1892 г. на право собирания яиц птиц с научной целью во всякое время года в течение 1892 г. в казенных лесных дачах Санкт-Петербургской губернии», — юноша составляет еще одну хрупкую, переложенную ватой коллекцию.

Основываясь на своих наблюдениях, он сочиняет негодующую отповедь автору книжки «Наши благодетели — сарыч и ворона», доказывая, что вороны приносят вред, а не пользу. Эта «отрицательная рецензия» гимназиста (под названием — «Любопытная книжка») печатается в 1891 году в журнале «Русский охотник». Автор книжки называет птицу: «Сарыч, он же канюк, копчик, скопа». Гимназист с полным знанием предмета поправляет автора: против каждого нового определения Рерих ставит свое «sic!» — точь-в-точь как гимназический учитель — и вопрошает: «Что это такое значит — я не мог догадаться; ведь это все равно, что сказать: легавая, она же гончая, борзая. Так как все три животные — собаки, все три — охотничьи, но между тем эти собаки ничего общего между собою не имеют. Так же и здесь, конечно, что канюк, копчик и скопа — все птицы, и все притом хищные, но канюк принадлежит к роду сарычей, копчик — к соколам, а скопа — к скопам»… В журналах «Русский охотник», «Природа и охота» печатаются и другие заметки об охоте (например, о необыкновенной живучести подстреленного зайца), солидно подписанные «Н. К. Рерих».