Николай Островский - [8]
— Мне это как раз и надо! — сказал Николай. — Уж я там с ними поговорю! Курносого мой рассказ определенно захватил. С того же начну и с остальными.
К сожалению, здоровье не позволило Николаю осуществить его план. Сходить на «хазу» он не смог. Но однажды поздно вечером в доме у нас появился мальчик лет восьми-десяти. С ним был его спутник: большая собака. Оба, голодные, грязные, худые, забитые, смотрели исподлобья, боялись, что их прогонят. Лохмотья едва прикрывали худенькое тельце мальчика. Он беспрерывно дергал плечами, так как одежда была полна насекомых.
Николай нашел мальчика на улице, в подворотне, где тот прятался вместе со своим четвероногим другом, и привел в дом. Попросил мою мать накормить мальчика и оставить его до утра. Мы начали готовить гостю ванну. И когда он, чистенький, хотя и одетый в платье с чужого плеча, сел за стол, — как изменилось его лицо! Появилась чудесная, немного застенчивая детская улыбка, повеселели глазенки. Всем нам было весело и радостно. Николай не сводил глаз с преобразившегося ребенка.
Мальчик прожил у нас неделю. За это время Островский выхлопотал ему место в детском доме.
Как-то поздно вечером, вернувшись домой, я увидела, что Николай не спит. Спросила:
— Что это ты полуночничаешь?
Он смущенно улыбнулся:
— Извини, пожалуйста, Рая, но знаешь, я завтра уезжаю в Харьков. Попробую найти там работу.
Я растерялась и не знала, что сказать.
— Завтра утром нам, быть может, не удастся перекинуться словом, так я решил теперь напомнить о том, что у тебя есть желание вырваться… ты помнишь?
— Помню.
— Ну а силы мы найдем вместе. Сейчас темно, и я не вижу твоего лица, жалко, мне хотелось бы знать, что оно выражает.
— Вот и хорошо, что не видишь…
Утром я проводила его к поезду. Садясь в вагон, он сказал:
— Знаешь, Рая, я как-то очень глупо волнуюсь, как школьник перед экзаменом. Я бы, наверное, не стал волноваться, если бы от меня все зависело, уж я бы своих зорких экзаменаторов обставил, но вот, — он показал на ноги, — им разве прикажешь?
…В Харькове Николай пробыл недолго. Подходящей работы найти не удалось, и он отправился в Москву к своему другу Марте Яновне Пуринь.
Марта Пуринь и ее подруга Надя Петерсон жили в Гусятниковом переулке, ныне Большевистский, в доме на третьем этаже. С трудом передвигая костыли, Николай добрался до квартиры.
У Марты была большая библиотека. Оставаясь один, Николай целые дни проводил за чтением. Но все чаще и чаще приходилось откладывать книгу: участились головные боли — сказывалось ранение в голову. Кроме того, от постоянного чтения воспалялись глаза. С нетерпением Николай ждал вечера, а с ним и друзей. И когда комната заполнялась людьми, человеческими голосами, становилось веселее. У Марты собирались товарищи-партийцы. Николай был самый младший. Старшие товарищи рассказывали о новостях. Николай оживал: ведь в Новороссийске он был оторван от партийной работы. А здесь, в кругу близких ему по духу товарищей, как бы возвращалось то время, когда он, молодой, здоровый, неутомимый, комсомолил, сплачивал молодежь в Берездове, в Изяславе… Все казалось временным: и болезнь, и костыли, и инвалидность.
«В Москве же я отдохнул в первый раз за всю свою жизнь. Был в кругу родных ребят — друзей, набросился на книги и все новинки…»[5] — писал он медсестре А. П. Давыдовой, которую знал по Харьковскому медико-механическому институту.
А здоровье все ухудшалось.
В конце сентября — телеграмма. Коля сообщал, что выезжает из Москвы скорым. Просил встретить.
Николай снова у нас. С большим трудом ходит при помощи костылей. Много говорит о работе, о товарищах, о том, что к нему несправедливо относятся, маринуя на «отдыхе». Он не старается скрыть досаду и огорчение, но это не глубокая, прорвавшаяся в минуту откровенности горечь, а просто вспышка — начинает сердиться, ругает костыли, инвалидность и «несознательных» товарищей.
Все это бросилось мне в глаза в первый же день его приезда.
На следующее утро я нашла Николая заметно взволнованным. Спросила о здоровье. Он махнул рукой.
— Здоровье чепуха. Замечательное здоровье… Я иду сейчас в горком партии. Необходимо встать на учет!..
Вернулся очень грустный. На всю жизнь запомнился мне тот вечер. Николай молча вошел в дом, разделся и сел у стола. Долго ни с кем не разговаривал.
Я сильно встревожилась. Обыкновенно он возвращался хоть усталый, но бодрый, и рассказам не было конца. Шутил, смеялся и нас заражал своим оптимизмом.
Когда молчание стало невыносимым, я спросила:
— Что случилось?
— Ужасного ничего. Просто надоели мне ноги, которые отказываются служить, надоела пенсионная книжка, которая залежалась в кармане и жжет огнем, надоели одни и те же слова товарищей: отдохни, подлечись.
И он с печалью закончил:
— Как люди не могут понять простой вещи, что у меня в груди бьется сердце, которому только двадцать два года!!
Дня три после этого Николай был неразговорчив. Часто морщился от боли. Чувствовалось, что в душе у него произошел перелом. Я с тревогой наблюдала за ним. Вскоре между нами произошел разговор, который усилил мое беспокойство.
Как-то после вечернего чая я зашла в кухню. Николай сидел у стола и, казалось, чем-то был занят. Подойдя поближе, я увидела, что он чистит браунинг. Перед ним лежали густо промасленные части. Продев тонкую тряпочку между кольцами какой-то пружинки, Николай старательно ее протирал.
Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф.Ф.Павленковым (1839-1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют ценность и по сей день. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.
Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф.Ф.Павленковым (1839-1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют ценность и по сей день. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.
Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф.Ф.Павленковым (1839-1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют ценность и по сей день. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.
Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф. Ф. Павленковым (1839—1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют ценность и по сей день. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.
Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад отдельной книгой в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф. Ф. Павленковым (1839—1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют по сей день информационную и энергетико-психологическую ценность. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.
Данная статья входит в большой цикл статей о всемирно известных пресс-секретарях, внесших значительный вклад в мировую историю. Рассказывая о жизни каждой выдающейся личности, авторы обратятся к интересным материалам их профессиональной деятельности, упомянут основные труды и награды, приведут малоизвестные факты из их личной биографии, творчества.Каждая статья подробно раскроет всю значимость описанных исторических фигур в жизни и работе известных политиков, бизнесменов и людей искусства.
Сергея Есенина любят так, как, наверное, никакого другого поэта в мире. Причём всего сразу — и стихи, и его самого как человека. Но если взглянуть на его жизнь и творчество чуть внимательнее, то сразу возникают жёсткие и непримиримые вопросы. Есенин — советский поэт или антисоветский? Христианский поэт или богоборец? Поэт для приблатнённой публики и томных девушек или новатор, воздействующий на мировую поэзию и поныне? Крестьянский поэт или имажинист? Кого он считал главным соперником в поэзии и почему? С кем по-настоящему дружил? Каковы его отношения с большевистскими вождями? Сколько у него детей и от скольких жён? Кого из своих женщин он по-настоящему любил, наконец? Пил ли он или это придумали завистники? А если пил — то кто его спаивал? За что на него заводили уголовные дела? Хулиган ли он был, как сам о себе писал, или жертва обстоятельств? Чем он занимался те полтора года, пока жил за пределами Советской России? И, наконец, самоубийство или убийство? Книга даёт ответы не только на все перечисленные вопросы, но и на множество иных.
Судьба Рембрандта трагична: художник умер в нищете, потеряв всех своих близких, работы его при жизни не ценились, ученики оставили своего учителя. Но тяжкие испытания не сломили Рембрандта, сила духа его была столь велика, что он мог посмеяться и над своими горестями, и над самой смертью. Он, говоривший в своих картинах о свете, знал, откуда исходит истинный Свет. Автор этой биографии, Пьер Декарг, журналист и культуролог, широко известен в мире искусства. Его перу принадлежат книги о Хальсе, Вермеере, Анри Руссо, Гойе, Пикассо.
Эта книга — наиболее полный свод исторических сведений, связанных с жизнью и деятельностью пророка Мухаммада. Жизнеописание Пророка Мухаммада (сира) является третьим по степени важности (после Корана и хадисов) источником ислама. Книга предназначена для изучающих ислам, верующих мусульман, а также для широкого круга читателей.
Жизнь Алексея Толстого была прежде всего романом. Романом с литературой, с эмиграцией, с властью и, конечно, романом с женщинами. Аристократ по крови, аристократ по жизни, оставшийся графом и в сталинской России, Толстой был актером, сыгравшим не одну, а множество ролей: поэта-символиста, писателя-реалиста, яростного антисоветчика, национал-большевика, патриота, космополита, эгоиста, заботливого мужа, гедониста и эпикурейца, влюбленного в жизнь и ненавидящего смерть. В его судьбе были взлеты и падения, литературные скандалы, пощечины, подлоги, дуэли, заговоры и разоблачения, в ней переплелись свобода и сервилизм, щедрость и жадность, гостеприимство и спесь, аморальность и великодушие.