Николай Островский - [38]

Не дрейфь, Мишенька, жизнь — это такая штуковина, где ночь сменяется пламенным ураганом, и мы еще заживем с тобой, споем на пару: «Рахиль, ты мне дана небесным провиденьем…» Будьте бодрее, братишки, живите дружно, ибо дядя Коля — за единство рабочего класса.

Преданный вам Колька, бузотер, но все же артельный парень, «свой в доску», не литературно, но факт».

И в 1935 году:

«Я жив. Болезнь побоку, работаю, как добросовестный бык. От утра до позднего вечера, пока не иссякнет последняя капля силы, — тогда засыпаю спокойно, с сознанием, что день прожит как следует…

Я с головой ушел в работу. Все для нее. Да здравствует труд в стране социализма!

Братишки, знайте, что я вас никогда не забываю. Но если бог еще не слеп, то он видит, что я не лентяй.

Я спешу жить, помните это, и, как хорошая боевая лошадь, спешу доскакать к финалу скорей, чем из меня выйдет дух.

Я счастливый парень — дожить до такого времени, когда некогда дыхнуть, когда каждая минута дорога. Знать, что все прошлое вернулось, — борьба, труд, участие в стройке, радость победы, горечь поражений. Разве это не счастье?

Приложите руку к моему сердцу, оно гвоздит 120 ударов в минуту — до чего у нас стало хорошо жить на свете!

Не хворай, Мишенька. Идет лето, а с ним солнце московское, золоче цветов и возрождающейся земли. Горячий первомайский привет. Жму ваши руки, чертенята».

После того как Николай был положен в клинику, встал вопрос, где же мне жить. Первое время я ночевала в конторе Ярмарочного комитета, но долго оставаться я там не могла. С помощью Краснопресненского райкома комсомола устроилась работницей на консервную фабрику и сняла угол в Кускове, в пригороде Москвы.

Теперь у меня были две заботы: Николай и фабрика. Далекое загородное пристанище заставляло меня вертеться подобно белке в колесе.

Вечерами я поздно засиживалась в клинике, опаздывала на последний поезд и, идя домой по шпалам, отдавала темной ночи свои слезы и тяжелые думы… Иногда я ночевала на вокзале.

В клинике Николай попал на попечение няни, которая его невзлюбила. Это была пожилая женщина с неприятным елейным лицом — впоследствии мы узнали, что она бывшая монашенка. Сам Николай есть не мог, и его надо было кормить: няня нетерпеливым жестом совала ему ложку супа, иногда сознательно проливая содержимое, — суп стекал по щекам, по шее, тек за спину.

— Послушайте, няня, если вы будете продолжать кормить меня как собаку, я откажусь есть, — сказал однажды Николай.

— Подумаешь, плакать буду, не хочешь, не ешь, — раздраженно ответила она.

— В чем дело, няня? Я замечаю, что вы почему-то меня невзлюбили. Я попрошу врача, чтобы вас освободили от меня.

— Что ты, милый, кушай, не серчай. Не надо на неприятности с врачом лезть, — с притворной улыбкой отвечала старуха, а вскоре делала какую-нибудь гадость.

Николай все же рассказал об этом врачу. Врач вменил няньке в обязанность быть повежливее и кормить больного аккуратно. Переход в другую палату осуществить было трудно, — как сказал врач, по техническим причинам.

Нянька затаила злобу. И когда по распоряжению врача мыла Николаю голову, отомстила.

Вечером я была в клинике. Первое, что мне бросилось в глаза, — это отсутствие волос на голове у Николая. «Побрили», — мелькнула мысль. А когда подошла ближе — увидела, что волосы у него покрыты белым налетом, слиплись комками.

— Что у тебя с волосами?

— Ничего, Раюша, мыл голову, да что-то неудачно.

Целый час добивалась я, чтобы врач разрешил мне самой помыть Николаю голову.

Однажды я сообщила Николаю, что мастер предложил нашей бригаде объявить себя ударниками и зарплату делить на коммунистических началах, то есть поровну.

Николай заинтересовался, подробно расспросил меня и сказал:

— Знаешь, это очень серьезный вопрос, я тебе сейчас твердо ничего ответить не могу. Конечно, ударниками должны быть все. Так и передай своим девчатам. А вот в части зарплаты, мне кажется, что здесь что-то не совсем верно. Рановато еще.

Значительно позже я поняла, как был прав Николай в отношении «коммунистического заработка».

Жадно расспрашивал он меня о планировке, о жизни Москвы. Где какое учреждение расположено, где какое строительство? Как обслуживает москвичей Трамвай-трест? По-прежнему ли давка в трамваях? Как реагируют рабочие на временные недостатки?.. Ничего не ускользало от его внимания, круг вопросов, волновавших Николая, был огромен.

Шел третий месяц пребывания Николая в терапевтической клинике 1-го МГУ. Было все более ясно, что лечение не дало положительных результатов. Остановить процесс прогрессирующего анкилозирующего полиартрита не удалось. Воспалительный процесс шел во всем организме, по-прежнему периодически воспалялись глаза, неся нестерпимые боли. В терапевтической клинике больше делать было нечего. Мне предложили забрать Николая домой.

Домой… Дом-то в Сочи! А на улице зима… Везти его в это время и по городу-то рискованно, не то что по железной дороге. Я попросила врачей оставить Николая в клинике до весны. Мне отказали.

Положение стало почти безвыходным. Я стала хлопотать о переводе Николая в кремлевскую больницу в надежде, что там знают новые способы лечения. В этом мне решил помочь директор клиники профессор Кончаловский.