Николай Некрасов - [11]

Поскольку неизвестно, насколько хлебосолен был Алексей Сергеевич Некрасов, нельзя сказать, насколько частыми были гости в Грешневе, насколько шумным был дом Некрасовых. В поэме «Несчастные», где также принято видеть автобиографические черты, изображен барский дом, в котором часы тишины в отсутствие гостей были временем облегчения для всех домочадцев, однако никакого фактического подтверждения этому не имеется. Гости у Некрасовых, конечно, бывали; но ярких, запоминающихся личностей, которые могли бы оказать на будущего поэта сильное нравственное влияние, среди них, очевидно, не было, авторитет отца и матери не перебивался посторонними как минимум до гимназического периода его жизни.

Что касается младших членов семьи, то из них наиболее близка будущему поэту была старшая сестра Елизавета (о которой вследствие ее ранней смерти мы также знаем крайне мало[7]), разделявшая его литературные интересы и духовные стремления. Эта близость сохранилась или даже усилилась в юности. Самое раннее дошедшее до нас письмо Некрасова было отправлено в ноябре 1840 года из Петербурга именно ей. Оно написано в духе несколько высокопарной и литературной романтической исповеди: «Что делаешь ты, милая сестра? Что думаешь ты? Я знаю твою глубокую душу… твой взгляд на всё… а потому думаю, что тебе грустно, очень грустно в минуты немых бесед с собою… Я бы понял тебя, ты бы поняла меня, если бы мы были вместе…» Решившийся на такие излияния автор должен был быть уверен, что получит в ответ не насмешку, а сочувствие.

Со старшим братом Андреем, младшими Константином и Федором (родившимся в марте 1826 года, уже после переезда семейства в Грешнево) и сестрой Анной (в замужестве Буткевич)[8] особой дружбы и значимых отношений в детстве не было, хотя никто из них не помнил и крупных ссор. До конца жизни все они сохраняли приязнь друг к другу, хотя по-настоящему близкие отношения у Николая впоследствии сложились только с Анной. Ни у рано (в 1838 году) скончавшегося Андрея, ни у Федора каких-то серьезных культурных интересов не было в детстве и не развилось впоследствии. Только Константин Алексеевич в зрелом возрасте выступил в ярославской прессе в качестве поэта-любителя. Федор Алексеевич стихов не писал и вряд ли любил поэзию, но и он, и Константин, несомненно, уважали достижения знаменитого брата. Никогда не писала стихов и Анна Алексеевна, что, впрочем, не помешало ей в более поздние годы стать горячей поклонницей творчества брата, его преданной помощницей и хранительницей литературного наследия.

Еще одной сферой, в которой также проходила жизнь Некрасова в детстве, была жизнь деревни, которая, по воспоминаниям, его постоянно притягивала. Сам Некрасов утверждал в конце своих дней: «Я постоянно играл с деревенскими детьми». А. А. Буткевич в воспоминаниях рисовала более детальную картину (видимо, со слов брата, а не по собственным впечатлениям): «За нашим садом непосредственно начинались крестьянские избы…. толпа ребятишек, нарочно избиравшая для своих игр место по ту сторону садового решетчатого забора, как магнит притягивала туда брата — никакие преследования не помогали. Впоследствии он проделал лазейку и при каждом удобном случае вылезал к ним в деревню, принимал участие в их играх, которые нередко оканчивались общей дракой. Иногда, высмотрев, когда отец уходил в мастерскую, где доморощенный столяр Баталин изготовлял незатейливую мебель, брат зазывал к себе своих приятелей. Беловолосые головы одна за друго[й] пролезали в сад, рассыпались по аллеям и начинали безразличное опустошение: от цветов до зеленой смородины и проч. Заслыша гам, старуха-нянька, приноровившаяся разом выживать «пострелов», трусила с другого конца сада, крича: «Барин, барин идет!» — и спугнутые ребята бросались опрометью к своей лазейке».

Эта дружба с крестьянскими ребятишками стала впоследствии одним из краеугольных камней хрестоматийного образа Некрасова как «народного поэта», и нет причин отрицать ее. Барчонок вполне мог играть с крестьянскими детишками, тем более что для этого не нужно было далеко ходить (деревня, как мы помним, начиналась прямо за забором помещичьего сада). Нет причины и видеть в этом факте что-то специфическое, какое-то раннее проявление «демократического инстинкта», впитанной с молоком матери любви к народу. Сословные разграничения, даже если они культивируются в семье, не играют для ребенка большой роли и до поры оттесняются на второй план различиями в возрасте, физической силе, ловкости, умении играть, находить развлечения и рассказывать увлекательные истории. Поэтому в самой тяге барского сына к детскому коллективу нет ничего особенного; такой опыт близкого общения с «народом» в детстве был у самых разных помещичьих отпрысков (например, он изображен в первой главе пушкинской «Капитанской дочки»).

Анна Алексеевна утверждала, что это общение с крестьянскими детьми «было постоянным огорчением для нашей матери». Именно Елена Андреевна (а не отец, который, впрочем, если верить рассказам, также запрещал его) была недовольна, что ее сын играет с крестьянскими детьми. Видимо, эта деталь в воспоминаниях (верна она или нет, опять же нельзя утверждать) предназначена подчеркнуть не сословную спесь Елены Андреевны, а тонкость ее натуры, страх за ребенка, нежелание, чтобы он принимал участие в грубых забавах.