Николай Некрасов и Авдотья Панаева. Смуглая муза поэта - [37]

Возможно, вина Некрасова, о которой потом так долго и упорно говорили современники, заключается только в том, что, убежденный доводами любимой женщины, он поддержал инициативу подруг начать против Огарева этот постыдный процесс.

В начале декабря 1846 году Марья Львовна получила паспорт и благополучно отбыла за границу, оставив на руках Авдотьи Яковлевны несколько незаконченных дел и поручений. Панаева начала подготовку к атаке на Огарева и попросила Марью Львовну «переслать к ней из Парижа те письма Огарева и других лиц, которые могли бы пригодиться при ведении процесса против Огарева». Некрасов через Тургенева угрожал Огареву, заявляя, что владеет несколькими его письмами к Марье Львовне, которые доказывают связи его с политэмигрантом Герценом. В случае нужды их можно предъявить «куда следует». То, что угроза не была беспочвенной, доказывает отъезд Огарева за границу, откуда он и повел тяжбу.

Похоже, что подруга манила Марью Львовну возможностью, получив капитал, поселиться вместе на ферме, поехать путешествовать, озаботиться приисканием пристанища возле Петербурга, уехать вместе в Америку, в Европу и т. п. – другими словами, жить общей жизнью. Две женщины с чем-то схожей судьбой, недавно потерявшие детей, две бунтарки против лицемерных законов насквозь прогнившего общества, они в бесконечных задушевных разговорах строили планы свободного существования в гармонии с природой, без обременительных ограничений, налагаемых фальшивой моралью «света».

Поддерживая в подруге ее недоверие к мужу, Панаева в конце концов добилась возможности распоряжаться денежными делами Огаревой так, как находила нужным. Такая опрометчивость Марьи Львовны удивляет, но, по-видимому, ее приятельница обладала сильным даром убеждения.

Эдокси очень хотела, чтобы Огарева присутствовала при рассмотрении дела, и ее плачевный вид – она много пила, опустилась, облысела – свидетельствовал бы о ее лишениях. Но Марья Львовна, несмотря на настойчивые приглашения подруги, в Россию не поехала.

На первой стадии (1846–1851) дело не имело никакого общественного значения. Это была чисто семейная история, вопрос о лучшей форме обеспечения жены Огарева после того, как супруги разошлись. Тогда дело никого, кроме непосредственных участников и их ближайших друзей, не интересовало и никаких следов в общественной жизни не оставило.

Но в личных отношениях наступило сильнейшее охлаждение. В некрасивое предприятие, направленное на отъем денег оставленного супруга, были вовлечены многие, в том числе и Панаев. Огарев писал Марье Львовне: «Деньги в уплату твоего долга (слугам) были посланы Панаеву, от которого я по обыкновению не имею никакого ответа, чем я озабочен. Напиши же г-же Панаевой, чтобы она прочла нотацию своему мужу». Наивный Огарев сначала не мог даже представить, что более всех посягала на его деньги именно обворожительная Авдотья Яковлевна.

Николай Платонович, срочно распродавая наследственные имения, оказался на грани разорения, но Марья Львовна получила обеспечение в той форме, которая ей и ее друзьям (в частности Авдотье Панаевой) казалась наиболее приемлемой. Вопрос можно было считать раз и навсегда исчерпанным.

Результатом процесса стало то, что весьма крупный капитал, якобы одолженный Марьей Львовной Огареву, получила на руки для передачи своей доверительнице Авдотья Яковлевна. В ее руках он и остался. Но Панаева выплачивала проценты своей спивающейся подруге совсем не так щедро и регулярно, как Огарев…

Чуковский объяснял такое положение очень просто: «Мы не отрицаем того, что она могла истратить эти деньги: в то время она была большая мотовка и оставляла у портних и ювелиров огромные деньги, свои и некрасовские. Но ведь тут, может быть, виновата совсем не она, могли быть виноваты друзья Огарева, ведшие этот процесс… Если же она и присвоила какую-нибудь часть этих денег, то нечаянно, без плана и умысла, едва ли сознавая, что делает, – тратила деньги, не думая, откуда они, а потом оказалось, что деньги чужие. Это ведь часто бывает…» Какое слабое, неубедительное объяснение: не сознавала, что делает… так часто бывает… присвоила случайно… А главное, оно совсем не согласуется с характером Авдотьи, которую многие признавали практичной, благоразумной, храброй, последовательной и упорной.

После смерти жены в 1853 году Николай Платонович узнал следующее. Несмотря на то что Панаева и ее поверенный по доверенности Марьи Львовны получили орловское имение для передачи его бывшей жене, ее «оставили без всяких средств к существованию, так что она умерла, содержимая Христа ради каким-то крестьянским семейством близ Парижа». Он убедился, что значительная доля имущества, по доверенности Марьи Львовны находившегося в распоряжении Панаевой, его жене передана не была, а возвращать ему что бы то ни было Авдотья Яковлевна не собиралась. Тогда после долгих колебаний – под давлением отнюдь не щепетильного в денежных делах Н.М. Сатина[15] и других – он решил начать процесс против Панаевой.

В среде петербургских и московских литераторов стали распространяться слухи о недобросовестности Панаевой. Некрасов снова предупредил Огарева, что он может двинуть против него его старые деловые письма к Марье Львовне, которые – не исключено – действительно могли заключать в себе «полное» или хотя бы частичное «опровержение» его прав на возврат имущества, некогда им уступленного.