Николай Негорев, или Благополучный россиянин - [31]

Оверина не покидала мысль, что все это — фальшивая тревога. Ему не хотелось верить простому, несчастию, и он предпочитал верить счастливому чуду.

Церковь была полна народу; мы застали только последние слова манифеста, да и те я нехорошо расслышал за толкотней и давкой. Скоро раздалось множество голосов, повторявших слова присяги за священником; этот глухой говор был похож на ропот дерев во время большого ветра.

По возвращении из церкви нам выдали кусочки крепу и приказали навязать их на рукава.

VII МЕНЯ СЕКУТ РОЗГАМИ ЗА УЧАСТИЕ В КУЛАЧНЫХ БОЯХ

Последний скандал, устроенный Андреем у Шрамов, сверх всякого ожидания, разрешился для нас с братом очень приятными последствиями. Катерина Григорьевна вскоре сама приехала в гимназию, обласкала меня, дала мне коробку конфет и сказала, что напрасно мы так громко стучались в дверь, так как ее кабинет не был заперт. Брат мне рассказал, что она таким же образом почтила своим посещением и корпус, где очень долго разговаривала с Андреем, целовала его и просила ходить каждый праздник. При воспоминании об эротической сцене, виденной нами в кабинете, я краснел от омерзения, а Андрей смеялся, передразнивая порой гвардейца, пользовавшегося расположением Катерины Григорьевны. Надо, впрочем, заметить, что мы условились с братом никому не рассказывать того, что видели, и не нарушали этого условия.

Раз, когда мы возвращались от Шрамов, брат закричал: «Сеня! Это ты! Здравствуй!» Он остановил бежавшего мальчишку, по уши уткнувшегося в маленький воротник куцей и узенькой беличьей шубенки, покрытой синим потертым сукном. Было очень холодно, несмотря на начало марта, и из шубы виднелись только кусочек красного носа и один глаз с заиневшими ресницами, да верх бараньей шапки. Семен бежал почти бегом, и Андрей остановил его на всем лёту.

— Здравствуй же!

— Здравствуйте, — неловко проговорил Семен, высвобождая свои руки из рукавов, сложенных для тепла вместе. Шуба распахнулась, и мы увидели баранью шапку, красное круглое лицо с пугливо бегавшими глазами, а внизу засаленное серенькое нанковое пальто.

— Где ты живешь? Как поживаешь? Привык здесь? Отчего ты к нам не пришел? — весело спрашивал Андрей.

— Вы как поживаете? — спросил с замешательством Семен, очевидно не знавший, что ему говорить.

— Ну, пойдем, Андрей: тут холодно, — сказал я. Я чувствовал себя в очень неловком положении на большой улице, рядом с мальчиком, который был одет хуже всякого казачка, набивающего трубки, и который очень походил на уличного мальчишку.

— Где же ты живешь? — допрашивал Андрей, не обращая никакого внимания на мои слова, и взял смущенного Семена за обе руки.

— Недалеко, здесь под горой, в Жидовской слободке.

— Вот и отлично! Пойдем к тебе! — восхитился Андрей. — Нам ведь рано еще являться.

— Пожалуй, только… — начал Семен.

— Что за глупости! Пойдем лучше домой; когда-нибудь в другой раз, — заметил я.

— В какой в другой раз? — с неудовольствием передразнил меня Андрей. — Мы и квартиры не знаем…

Во всяком случае нужно было куда-нибудь идти. Стоять на людной улице, где того и гляди кто-нибудь мог заметить нас, было всего хуже.

— Пойдем же к тебе, посмотрим, — говорил Андрей, дергая своего приятеля за обе руки.

— Там ведь у нас нехорошо, — смущенно заметил Семен.

— Что за беда! Ничего! Веди! — нетерпеливо восклицал Андрей, дергая Новицкого все с большей и большей энергией.

— Вам неловко покажется.

— Ну, вот еще! — заключил Андрей и, не допуская дальнейших возражений, потащил Семена вперед по тротуару.

Нечего делать, мы пошли.

— Что же ты делаешь? Учишься? — спрашивал Андрей. — А я, брат, тебя часто вспоминал. Вот бы хорошо, кабы ты был тоже в корпусе. Помнишь, как мы с тобой дрались из-за Барбоски, а? Все-таки в деревне лучше, чем здесь. А тебе как кажется?

— И мне тоже.

— Отчего это у вас нет никакой формы?

— Не заведено. 

— А у нас и ружья дают, — продолжал Андрей, — где же эта Жидовская слободка? Далеко она?

— Да вот она.

Слободка, совершенно непроходимая по случаю грязи в другие времена года, кроме зимы, представлялась теперь какой-то пустой деревушкой, заброшенной в средину снежной пустыни. Маленькие деревянные лачуги с покосившимися воротами, точно высыпанные с неба могучею рукой, разбросались по земле как попало. Оторванная калитка висела на одной петле и уныло покачивалась; выбитое стекло было заткнуто тряпкой; торчавшие из крыш черные трубы не дымились и не показывали никакого признака жизни. Вся слободка, казалось, замерзла; присутствие живых людей решительно ничем не проявлялось.

— Вот здесь, — сказал Семен, повертывая к одному дому и останавливаясь у запертой калитки.

Мы вошли в крытый, темный двор, где стояли телеги с завороченными назад оглоблями, сани, какие-то бочки, лежали дрова и проч. и проч. Пахло и дегтем и навозом. Пройдя этот двор, мы очутились на свету; эта часть двора не была покрыта, и там навалило снегу по колено.

— Вот здесь, — сказал Новицкий, показывая на крутую лестницу без перил и торчавшее над ней одинокое маленькое шестистекольное окошечко.

— Иди, иди! — одобрительно и весело крикнул Андрей. Это поощрение было очень у места, так как Семен все что-то смущался и двигался как будто очень неохотно.