Николай Негорев, или Благополучный россиянин - [111]

Нечего и говорить, в каком состоянии духа я вышел на берег, сел на извозчика и приехал домой. Мне не хотелось даже ни с кем видеться; я переменил белье, запер дверь на замок и лег в постель. Я крепко стиснул зубы, зажмурил глаза и укрылся одеялом, стараясь задавить в себе беспокойные мысли. Но они насильно лезли в мою голову.

Не помня себя от гнева, я скоро встал и начал писать о случившемся в Петербург… С величайшим жаром я испачкал большой лист почтовой бумаги, но, начавши перечитывать, сообразил всю нелепость моего предприятия и изорвал письмо.

После этого я начал ходить по комнате, будучи не в состоянии никак обнять бездну зла и глупости последних обстоятельств.

Своими размышлениями я увлекся до того, что отправился было к обеду в халате, но вовремя опомнился и велел подать себе что-нибудь в комнату, сказав, что я нездоров.

— Дома брат? — спросил я Савелья, когда он явился накрывать на стол.

— Нет-с, они в театре, с Софьей Васильевной…

— Когда придет Андрей Николаич, скажи, что мне нужно с ним поговорить, — сказал я, не совсем понимая что говорю и делаю.

Мне на минуту даже стало почему-то досадно, что брат в настоящую торжественную минуту присутствует, на репетиции какого-нибудь водевиля.

К обеду я почти не касался и велел его поскорее убрать.

Оставшись снова один, я на всякий случай начал разбирать свои бумаги…

Часов в двенадцать меня разбудил Сенька с зажженной свечкой в руке.

— Барин, Андрей Николаич велели вас разбудить… за ними пришли-с! — пробормотал он, бросив свечу на столик у кровати, и убежал куда-то.

Я вскочил и начал одеваться. Андрей постучал мне в стену. В его комнате происходил великий стук, шум и шарканье.

— Прощай. Может, не увидимся, — крикнул мне он.

Одевшись второпях, я вышел в залу. Там на столах горели зажженные свечи, в суматохе расставленные по разным местам, так что вовсе не освещали комнаты. Савелий, бледный от страха, торчал у дверей. Два полицейских лениво и осторожно ходили из угла в угол, отдельно друг от друга.

— Извините, что обеспокоил, — встретил меня полицейский, вытаскивая какую-то бумагу (оказалось, что Стульцев донес подробно обо всем, куда следует). — Сделано распоряжение о вашем арестовании. Я имею честь говорить, кажется, с господином Андреем Негоревым старшим.

— Он сейчас выйдет. Вероятно, есть приказ и о моем аресте? — как только мог холодно, спросил я.

— Да-с, и вашей сестрицы… Вы господин Негорев второй?

— Вот, господа, теперь можете пожаловать, если угодно, в мою комнату: я одета, — весело проговорила Лиза, отворяя дверь.

— Мы должны сделать обыск, — в виде извинения проговорил полицейский.

— Я могу присутствовать при обыске?

— Можете.

Мы прошли в комнату сестры, полицейский офицер попросил ключи от комода и шкафа, и началось бесцеремонное разрыванье вещей и книг. Сестра, вероятно, не ожидала, что ее арестуют, да я и сам не мог этого предвидеть, и потому все ее бумаги, не исключая и писем Оверина, попали в руки полиции. Их сложили в портфель, обвязали шнуром и заставили Лизу запечатать своей печатью. После этого полицейский на клочке бумаги, припечатанной к портфелю, попросил написать Лизу: «Бумаги в сем портфеле, запечатанные моей печатью, которая находится при мне, принадлежат мне».

— К чему это, я и так не отопрусь, — сказала Лиза, которая, по-видимому, не только не смущалась своим арестом, но еще радовалась ему.

— Нет-с, уж, пожалуйста, напишите и печать возьмите с собой в карман…

Лиза, смеясь, исполнила это требование и спрятала печать в карман.

— Ну, теперь все кончено? — спросила она.

— Да-с. Теперь пойдемте к господину Андрею Негореву…

— И мне можно? — опросила сестра.

— Сделайте одолжение…

— Monsieur Негорев! — крикнул один полицейский, пробуя запертую на замок дверь Андреевой комнаты.

Ответа не было.

— Он спит, потому что убежден в своей невинности, — насмешливо сказала Лиза и громко захохотала.

— Он ушел! — вскричал полицейский и начал стучать ногою в дверь.

— Что это значит? — в раздумье проговорил другой незнакомец. — Он не мог уйти. Вы знаете наверно, что ваш брат ночует сегодня дома?

— Мы за ним не следим, — дерзко ответила Лиза. В это время, как черт из табакерки с пружиной, выскочил откуда-то в коридоре солдат и крикнул:

— Лаврентьева подняли при смерти! Должно — они ушли.

В комнате послышался стук; кто-то спрыгнул с подоконника на пол.

— Здесь никого нет, ваше благородие, — сказал грубый голос за дверью.

Лиза залилась умышленно громким, бесцеремонным хохотом.

— Вот сюрприз-то! — восклицала она.

Обшарили сад и все окрестности, покуда догадались спросить у будочника, стоявшего на углу улицы. Оказалось, что мимо его прошли две женщины, пьяный лакей и какой-то молодой человек высокого роста, который свистал и, казалось, прогуливался. По всем приметам, это был Андрей. Солдата, которого предполагали убитым, привели в чувство, и он рассказал, что видел Андрея, выскочившего из окна, но, прежде чем мог закричать, получил удар в голову, от которого впал в беспамятство.

— Теперь нам можно отправиться, — сказал полицейский, взявшись за фуражку.

* * *

Я лег на жесткую койку и закрыл глаза, чтобы поскорее заснуть. Арест меня не смущал нисколько: я был уверен, что он продлится не более двух-трех дней, но все-таки ночевать вместо своей комнаты в каземате было порядочным наказанием — за что же? Мне начали лезть в голову самые досадные мысли… Где-то теперь Софья Васильевна? Арестована? Она в последнее время была не совсем здорова, может серьезно заболеть, прожив с неделю в этаком подвале…