Николай Клюев - [51]

В 1909 году — в августе месяце — в станице Слепцовской — на Кавказе — я слышал гимн „Он придёт, Он придёт, и содрогнутся горы…“.

Буквально то же, что помещено в „Братских песнях“. Гимн этот пели сектанты „Новый Израиль“. Он произвёл на меня тогда потрясающее впечатление. Хотелось записать его, но мне не позволили.

В 1911 году в августе же Клюев прочёл нам ряд песен, в том числе и „Он придёт“ и сказал — что эти песни не его, а записаны им в Рязанской губернии. В марте 1912 года Клюев напечатал эту песню за своею подписью. А затем поместил и в сборнике „Братские песни“…»

Прервём на мгновение поток брихничёвской «правды» о Клюеве и поинтересуемся, что этот «правдолюбец» писал о Клюеве Брюсову в сопроводительном письме.

«Дочь генерала Цепринского (Зинаида Николаевна Цепринская, лет 35), читая „Братские песни“, — „Мне сказали: ‘Света век не видать…’ — с негодованием заявила, что эта песня не Клюева. Он всех одурачивает. Я знаю эту народную песню, я её наизусть знаю. Знаю с детства“.

Не правда ли, интересно?

Однажды Клюев сказал:

„Я проведу тут простачков“.

Не считает ли этот негодяй нас (в том числе и Вас) простачками?

Ведь Россия огромна… У народа — много разных песен…

И „простачков“ много…

Умоляю Вас, Валерий Яковлевич, не оставить этого дела под спудом… Я не боюсь суда (в самом начале письма Брихничёв просил Брюсова потребовать от Клюева вызвать Иону на третейский суд. — С. К.)».

Здесь волей-неволей возникает вопрос: куда смотрел сам Иона Брихничёв, когда печатал упомянутое стихотворение Клюева в «Новой земле», если, как он сам пишет, слышал текст этого гимна на Кавказе в 1909 году? Но это — вопрос второстепенный.

Куда интереснее другое. Похоже, ни сам Иона, ни пресловутая «дочь генерала» понятия не имели о таком характерном для Клюева приёме, как создание собственных песен на мотивы сектантских гимнов. В это же время Клюев занят обработкой народных песен, которые позже войдут в цикл «Песни из Заонежья». Вот одна из них — песня, петая ещё в XVIII веке: «Как у моего двора приукатана гора, приукатана, углажена, водою улита, и я скок на ледок, подломился каблучок, я упала на бочок… Ах, я рад, душа, поднять, со сторон люди глядят, поимать с тобой хотят, поведут тебя рядами, меня лавочками, тебя станут бить батожьем, меня — палочками…»

Что же у Клюева? А у Клюева — «Красная горка».

Как у нашего двора

Есть укатана гора,

Ах, укатана, увалена,

Водою улита.

Зачин — практически тот же, что и в старой песне. Но если в оригинале — бытовая сценка, то в клюевской обработке — сказочный сюжет.

Принаскучило младой

Шить серебряной иглой, —

Я со лавочки встала,

Серой уткой поплыла.

Да плыть пришлось недалече… Не смогла девица взобраться на горку, ибо «козловый башмачок по раскату — не ходок»… И тут пред её очами — «паренёк-раскудрявич»… И — никаких завистливых глаз вокруг. А ежели и есть — то в художественном пространстве Клюева их нет. Не до них ни девице, ни «раскудрявичу», «по волости соседу», что подаёт суженой «бахромчат плат» и ведёт к «вихорю-коню» да к «саням лаковым»… Сказка!

И так в каждой обработке, начиная с раннего «Матроса» и до «Радельных песен» и других стихотворений, вошедших в «Братские песни». Клюев и не скрывал своих источников. Позже в письме Есенину он напишет: «Я бывал в вашей губернии, жил у хлыстов в Даньковском уезде, очень хорошие и интересные люди, от них я вынес братские песни»… Точнее было бы сказать — вынес основу их. Ведь под клюевским пером они обретали совершенно иной вид, иную мелодию, иную инструментовку. Религиозные мотивы находили воплощение в изощрённой поэтической форме, унаследованной от русских классиков и новых поэтов, в том гармоничном сочетании звука и смысла, которое становилось доступным для слуха современного читателя. Потому и пелись песни Клюева в трактирах среди собратьев, потому и переходили из уст в уста.

Как у нас ли, други, ныне радость:

Отошли от нас болезни, смерть и старость.

Стали плотью мы заката зарянее,

Поднебесных облак-туч вольнее.

Разделяют с нами брашна серафимы,

Осеняют нас крылами легче дыма,

Сотворяют с нами знамение-чудо,

Возлагают наши душеньки на блюдо.

Дух возносят серафимы к Саваофу,

Телеса на Иисусову Голгофу.

Это можно и декламировать, и петь, чувствуя, как душа наполняется радостью, а всё существо — нечаянной лёгкостью. Радость в духе — это определяющий признак всех клюевских «Братских песен». Братство в духе — их содержательная константа.

Клюев не «стилизовал», а творил собственные гимны и песнопения, естественно и легко используя найденное предшественниками — и новейшие поэтические достижения, которыми он овладевал, глубоко и пристально читая современных ему поэтов, пришлись впору. Эпохи смыкались в его творчестве — и старая, книжная и устная, стихия естественно и органично вбирала в себя новую волну, которая казалась каплей в том океане словесных сокровищ, что помнил Николай ещё по распевам матери. И пелись, и передавались, и заучивались его «братские песни», а, например, «духовные стихи» Михаила Кузмина остались достоянием сравнительно узкого кружка.

Они не раз, кстати сказать, встретятся на жизненной дороге — и их отношение друг к другу будет со временем меняться, — от полного взаимного неприятия до той стадии, которую, наверное, точнее всего определить словом «товарищество».