Николай Клюев - [14]

Мир Толстому! Наши корабли плывут и без него».

Уже после революции Клюев рассказывал переплётчику Вытегорской типографии М. Каминеру о том, что он посетил Ясную Поляну весной 1910 года, то есть незадолго до ухода и смерти Толстого. В изложении Каминера это выглядит так:

«Приехали туда, идёт по дорожке, женщину встретил простую.

— Дома ли граф?

— Дома.

— А графиня?

— Ох, наша графинюшка в одной оранжевой юбке скачет…

Вышел к нему Толстой.

— Здравствуйте, Лев Николаевич, — сказал Клюев.

И тот ответил:

— Здравствуйте, брат Николай».

Это больше напоминает вторую встречу уже знакомых людей, но ни о каком продолжении столь «содержательного» разговора нет и речи ни в воспоминаниях переплётчика, ни, судя по всему, в рассказе самого Клюева. Зато первая встреча чрезвычайно любопытна.

Состоялась она, как видно, ещё до бегства Клюева из секты, когда он был ещё «недоростком». Про «рязанские страны», то есть про Данковский уезд Рязанской губернии, где он продолжал общение с христами, Николай вспоминал и позже… А мимо Толстого эти «религиозные диссиденты» пройти не могли — поздний Толстой, автор «Исповеди» и трактата «В чём моя вера?» подобных персонажей притягивал к себе, словно магнит. О помощи Толстого духоборам хорошо известно, менее известно о его контактах со скопцами, в частности, о переписке со скопцом Г. П. Меньшениным, которому Толстой писал 31 декабря 1897 года: «Насильственное или даже добровольное оскопление противно всему духу христианского учения». А встретившись через десять с лишним лет, незадолго до смерти, со скопцом А. Я. Григорьевым, заявил, «что он с ним сходится, кроме оскопления», как указано в «Яснополянских записках» Д. Маковицкого. Так что слова Толстого, запомнившиеся Клюеву, полностью согласуются по смыслу с мнениями «второго царя России» по сему вопросу.

Но куда интереснее детали толстовского обихода, которые подмечает Клюев в Ясной Поляне! И «толстая баба с полным подойником молока», и «вкусный предобеденный дух», несущийся из открытых окон дома, где «стучали тарелками», и яблоко «с чёрным бочком», который грыз «недоросток», не приглашённый, как и его спутники, к обеденному столу (сектанты соблюдали строжайший пост, и можно себе представить, как временами мучился от него Николай!) — всё это произвело на него куда большее впечатление, нежели отказ Толстого согласиться со скопческим «блаженством», отчего слёзы выступили на глазах у старых корабельщиков… Толстой — моралист и проповедник опрощения и обращения к «простому трудовому народу», о чём вещал в «Исповеди», — в его глазах предстал человеком, совершенно не соответствующим тому образу, который, судя по всему, был вымечтан.

Впрочем, в той же «Исповеди», распространявшейся по России в списках, и сам Толстой со своей колокольни объяснял подобные «несовпадения»: «По жизни человека, по делам его, как теперь, так и тогда, никак нельзя узнать, верующий он или нет. Если и есть различие между явно исповедующими православие и отрицающими его, то не в пользу первых. Как теперь, так и тогда явное признание и исповедание православия большею частию встречалось в людях тупых, жестоких и безнравственных и считающих себя очень важными. Ум же, честность, прямота, добродушие и нравственность большею частью встречались в людях, признающих себя неверующими».

…А самое запоминающееся — огромные синие штаны, которые «сердито надувались… синим парусом». «Христов корабль» плыл под своим парусом — незримым для всех, кроме «белых голубей», — и нежные видения, запечатленные в христовых песнопениях, навсегда отложились в памяти Николая.

Уж по морю житейскому,

Как плывёт, плывёт тут лёгкий корабль,

Об двенадцати тонких парусах,

Тонкие парусы — то есть Дух Святой;

Как правил кормщик — сам Иисус Христос,

В руках держит веру крепости,

Чтобы не было, братцы, лепости;

Уж вокруг его все учители,

Все учители, все пророки…

Это вам не штаны-паруса, под которыми плывёт толстовский «корабль»… Поистине мир Толстому!

Пройдут годы после этой встречи, и Россия, и весь мир будут потрясены уходом Толстого из Ясной Поляны и его смертью на станции Астапово. И Клюев в журнале «Новая земля» опубликует «Притчу об источнике и о глупом мудреце» — ответ Михаилу Арцыбашеву, автору скандальных и до предела циничных «Записок о Толстом», появившихся в «Итогах недели», — где дал яркий и пророческий портрет того, кто слыл «большим умником» и посему вознамерился испоганить источник чистой воды… Притча эта завершается словами верующих, обращённых к сему «мудрецу»: «Пустой человек, ты не только осквернил себя наружно, вымазавшись навозом, но и внутренне показал своё ничтожество, сходив в источник „до ветра“. Пёс, и тот брезгует своей блевотины, а ты ведь человек, к тому же и умом форсишь… Источник не может быть опоганен чем-либо, — вода в нём прохладная, да и жила глубоко прошла. Она неиссякаема и будет поить людей вовеки».

Тогда же в той же «Новой земле» Клюев напечатает рецензию на только что вышедшие книги Толстого «Бог» и «Любовь», вернее, не рецензию, а стихотворение в прозе, навеянное чтением этих книг: «Миллионы лет живы эти слова, и как соль пишу осоляют жизнь мира. Исчезали царства и народы, Вавилоны и Мемфисы рассыпались в песок, и только два тихих слова „Бог и Любовь“ остаются неизменны… Два тихие слова „Бог и Любовь“ — две неугасимых звезды в удушливой тьме жизни, мёд, чаще тёрн в душе человечества, неизбывное, извечное, что как океан омывает утлый островок нашей жизни, — выведет нас „к Материку желанной суши“».