Николай II (Том II). Божиею милостию Мы, Николай Вторый... - [7]

Дети были особенно счастливы. Николай радовался, что Цесаревич, несмотря на боли в ушибленной ноге, из-за которой он почти не мог ходить, мужественно преодолевал недуг и одинаково с отцом исполнял свои царские обязанности. Даже Аликс, у которой за последние годы участились приступы головных болей, чувствовала себя весьма комфортно в тёплой и с тщанием устроенной каюте.

Ясное утро встретило «Межень» и однотипный «Стрежень», идущий в кильватере со свитой на борту, холодом и сильным ветром. Его порывы частенько загоняли путешественников в тёплое нутро парохода, в кают-компанию, непременным украшением которой служил до блеска начищенный, солидно пыхтящий медный самовар.

Обожающие всё истинно русское, царские дети то и дело спускались с палубы «погреться и побаловаться чайком» с разными купеческими сластями. Разборчивая в еде Александра Фёдоровна, сидящая в Царском Селе на какой-то особенно тощей диете, на реке не утерпела и отведала «волжского меню». Кулебяки, расстегаи, ватрушки и другие русские изобретения показались ей особенно вкусными именно здесь, на просторах Волги.

Государь почти не сходил с капитанского мостика. Он только переходил на подветренный борт, когда пароход, следуя изгибам фарватера, должен был круто менять галс.

Состояние эйфории весь день не отпускало Николая. С мостика он особенно ощущал широту великой, русской реки, мягкую прелесть её всхолмлённых берегов, уже одевшихся сочной зеленью. Чистые деревни, пашни, заливные луга с пасущимися стадами и городки, сбегавшие своими горбатыми улицами к Волге, в прозрачном холодном воздухе под ярко-голубым небом были видны до мельчайших деталей, как на полотне старого мастера. Повсюду, на обоих берегах, у самого уреза воды, стояли и бурно приветствовали Государя тысячные толпы людей. Многие пришли заранее, из дальних от Волги сёл и деревень, видимо, ночевали на берегу у костров, боясь пропустить пароход с царём на борту.

Некоторые, завидев «Межень» и фигуру Государя в шинели рядом с кряжистым капитаном судна, входили на отмелях далеко в воду, а то и пускались вплавь к пароходу, чтобы быть хотя бы на несколько саженей ближе.

Горячая любовь и благодарность к своему народу застилала очи Императора. Тем, кто ближе всех подплывал к борту парохода, он особенно добро улыбался и приветствовал их отданием чести. Народ по берегам кричал «ура!», и могучий хор голосов перекатывался вслед движению парохода.

– Это и есть та Великая Россия, которой я присягал на верность и служить которой буду до гробовой доски, – словно выдохнул из души Николай, когда порыв ветра донёс особенно громкое «ура!».

Большинство из десятков тысяч людей на берегах, мимо которых «бежали» «Межень» и «Стрежень», составляли крестьяне. Российский самодержец больше всего из своих подданных любил именно это сословие. Оно давало солдат в его армию, платило подати и в массе своей оставалось, как он хорошо знал и видел теперь воочию, глубоко монархическим. Николай намечал себе многое сделать для крестьянства. Эти мысли стали вновь приходить в его голову при виде зрелища, столь необыкновенного.

Слава Богу, крестьянский труд стал приносить всё больше плодов, думал Государь. Урожай хлебных злаков поднялся с начала его царства ровно в два раза, с двух миллиардов пудов до четырёх миллиардов. Именно для этих гор зерна незабвенный Пётр Аркадьевич Столыпин[22], боль от утраты которого ещё саднила в груди, начал строить элеваторы Государственного банка и субсидировал для того крестьян. А надо строить больше и больше – ведь производство главнейших зерновых культур в России только за четыре года превысило более чем на четверть совокупный сбор зерна Америки, Канады и Аргентины за то же время! – вспоминал Николай Александрович. В минувшем, 1912 году русский экспорт зерна достиг без малого миллиарда пудов… При таком вывозе хлеба его остаток, за вычетом посева, на душу населения составлял в среднем более 18 пудов… Неплохо, ведь голода, который поражал не только отдельные губернии, но целые климатические зоны, давно уже не было… И дело тут, видимо, в том, что крестьяне, вышедшие из общины и получившие землю в собственность, начинают её более культурно обрабатывать.

«Как правильно Я сделал, что вышел из воли Батюшки, издав Указ девятьсот шестого года о раскрепощении общины[23]… Пора было кончать с народническими идеями охраны «мира», которые тянули к нигилизму и социализму. Земля должна быть частной собственностью.

Хлеб – это пока основа хозяйства России, – продолжал размышлять Николай. – На хороших кормах прирастает скот… Именно крестьянское сословие делает Россию главным производителем жизненных припасов в Европе и целом мире! А ведь крестьянская реформа, как её начал незабвенный Пётр Аркадьевич, только начинается. Да и Крестьянский банк, созданный мудрым Papá, оказывает крестьянам неоценимую помощь своими долгосрочными ссудами на льготных условиях. В том числе и для покупки крестьянами земли. Только за последнее время крестьяне приобрели в свою собственность 15 миллионов десятин помещичьей земли, – припоминал Николай Александрович, глядя на неисчислимые толпы селян, собравшиеся на берегах Волги. – Бесплатно и в полную собственность крестьянам передали ещё 9 миллионов десятин земли, а из Моих Собственных земель в Сибири, опять-таки даром, передано до 40 миллионов десятин!.. Нет! Мы не «благотворительствовали» без разбора, прирезая землю крестьянам, а и впредь будем поощрять землёй только энергичные, хозяйственные элементы крестьянского сословия… Прав был Пётр Аркадьевич, когда говорил в Думе, имея в виду лозунги социалистов и их народнических подголосков о бесплатном разделе помещичьих земель: «Им нужны великие потрясения, нам нужна великая Россия»…