Николай I - [265]
Для практика характерна склонность к точным наукам, и в этом отношении Николай Павлович не был исключением, проявляя соответствующие наклонности в годы ученичества и затем искренне предаваясь своему увлечению инженерным делом. Он обладал даром языков (французский, английский, немецкий, русский, возможно, понимал по-польски). Явные недостатки в сфере широкого гуманитарного образования не мешали ему разбираться в людях, а также быть человеком весьма компетентным в определенных сферах — военно-инженерном деле, градостроительстве, картографии, повседневном быте армии от уставов до униформы. Основательность, практичность, стремление к порядку во всем, знание основ инженерного дела проявлялись и в строительной деятельности. Интересно наблюдение маркиза де Кюстина: «Мысль нынешнего императора находит воплощение даже на улицах Петербурга: он не возводит для собственного развлечения скороспелых колоннад из оштукатуренного кирпича; повсюду заменяет он кажущееся на подлинное, повсюду камень вытесняет гипс, а здания мощной основательной архитектуры изгоняют прельстительное, но ложное величие»>{1846}. «Я мало встречала людей, одаренных таким логическим, положительным и практическим умом, как император», — свидетельствовала Д. X. Ливен>{1847}. В дневнике А. С. Пушкина приведена реплика, брошенная его добрым знакомым П. И. Полетикой в мае 1834 года. Тогда, сравнивая Николая I с покойным Александром I, Петр Иванович заметил: «Император Николай положительнее, у него есть ложные идеи, как и у брата, но он менее фантастичен»>{1848}. Практический склад ума и особенности характера приводили к тому, что Николай Павлович старался вникнуть во все дела. Он развивал неутомимую деятельность, будь то чтение отчетов и бумаг, которые он изучал от корки до корки, испещряя пометками карандашом, отправляя с посыльными записки, написанные карандашом на полулистах почтовой бумаги, а то и меньше, или смотры, ревизии, дальние поездки по российским дорогам, зарубежные вояжи. «Деятельность его, и физическая и моральная, всегда превосходила, казалось, силы обыкновенных людей», — писал барон М. А. Корф>{1849}. Требовательный к себе, он не любил «тунеядцев» — слово, характерное для его лексикона>{1850}. Об этом же пишет и его дочь Ольга Николаевна.
Подобно Петру I, на которого он искренне старался походить, Николай Павлович старался научиться делать все, вплоть до того, что самонадеянно пытался управлять большим парусным судном нестандартных габаритов «Россия», которое было построено с некоторыми изменениями в плане по высочайшей воле>{1851}. В основах морского дела он, судя по всему, разбирался. Однако его непрофессионализм мог поставить в затруднительное положение командира и команду корабля. Это был 120-пушечного класса корабль (вооруженный 128 орудиями) длиной 208 футов и шириной 55 футов 8 дюймов, спущенный на воду в Новом Адмиралтействе 5 июля 1836 года>{1852}. За его громоздкость и неуклюжесть моряки называли его «коровой». Когда, взяв рупор, император стал лично командовать рискованным для остойчивости корабля поворотом, командир «России» В. А. Шпеер заранее подстраховался и шепотом передавал свою команду через стоящего сзади него экипажного адъютанта. Команда знала, что делать, и маневр кончился благополучно. Обращаясь тогда к А. С. Меншикову, известному своими меткими словцами, Николай Павлович с некоторой рисовкой сказал: «Морского дела не изучал, а Россию повернуть могу»>{1853}.
Николай Павлович хорошо рисовал и чертил резцом гравюры, проявляя склонность к коллекционированию не только военной арматуры, но и произведений изобразительного искусства. Он обладал хорошим голосом и музыкальным слухом, исполнял несложные произведения на «музыкальных трубах» во время домашних вечеров у императрицы. Феноменальная зрительная память, характерная для многих представителей династии Романовых, от Александра I до Николая II, помогала ему поддерживать личные контакты с людьми. Он помнил по фамилии и в лицо огромное число офицеров, чиновников, представителей аристократии и артистов, унтер-офицеров и слуг. Как правило, он никого не забывал из тех, с кем ему приходилось общаться. Во время пребывания в Англии в 1844 году он узнал, например, бывшего пажа, который прислуживал ему в 1816–1817 годах, и, к удивлению присутствующих, подошел к нему, пожал руку и завязал непринужденный разговор. Но он так же хорошо помнил и своих недругов. И просто тех, кто ему не угодил, неохотно прощая или вовсе никогда не прощая их. Его «убийственную» в этом отношении память вспоминали многие. Он не был творческой личностью, не понимал поэзии, в художественной литературе предпочитал исторические романы Вальтера Скотта и сентиментальные французские романы Эжена Сю для семейного чтения вслух. Был страстным театралом и, не лишенный музыкального слуха и вокальных способностей, не был чужд музыке. Основным критерием оценки художественных произведений русских авторов для него была идейно-политическая направленность, соответствующая принципам самодержавия и народности. И на этом поприще он оставался практиком, взяв на себя роль верховного цензора.
