Николай I - [200]

.

В связи со строгостями цензуры практиковалось изменение названий иностранных опер и других музыкальных произведений. Так, «Сицилийские вечерни» Джузеппе Верди были переделаны в «Джованни Гусман», опера «Гугеноты» Джакомо Мейербера получила название «Рауль и Валентина» (также «Гвельфы и Гибеллины»), «Пророк» — «Осада Гента» (позже «Иоанн Лейденский»), «Вильгельм Тель» Россини был разрешен Николаем Павловичем в знак особого благоволения к певцу О. А. Петрову в венской переделке и переводе Рафаила Зотова под названием «Карл Смелый»^{1289}. Министерство императорского двора внимательно следило за театральными рецензиями. В ноябре 1843 года князь П. М. Волконский посчитал неприличным сравнение в «Северной пчеле» представления оперы Винченцо Беллини «Норма» с посещением зверинца, хотя в рецензии, как это и предписывалось 12-м параграфом Цензурного устава, и не разбиралась конкретно игра артистов. Последовало высочайшее решение, чтобы все издатели, которым дозволено печатать статьи об императорских театрах, предварительно предоставляли материалы для просмотра министру Императорского двора.

Подводя итоги этим сюжетам, можно сделать вывод: император Николай I был опытным театралом и профессионально разбирался в тонкостях театрального дела, рассматривая и оценивая спектакли, прежде всего исходя из их идейно-политического звучания, проявляя подчас более широкий кругозор, чем театральные критики и цензоры. Не было в России императора, который больше времени проводил в театре, вникая в его закулисную жизнь, причем не просто ради праздного любопытства. Позднее Ф. И. Шаляпин напишет: «Из российских императоров ближе всех к театру стоял Николай I. Он относился к нему уже не как помещик-крепостник, а как магнат и владыка, причем снисходил к актеру величественно и в то же время фамильярно. Он часто проникал через маленькую дверцу на сцену и любил болтать с актерами (преимущественно драматическими), забавляясь остротами своих верноподданных»^{1290}. Николай Павлович мог достойно оценить критику, понимал юмор и шутку, ценил игру талантливых артистов, к которым, как правило, благоволил. Наконец, иногда он вел себя просто как человек, со своими симпатиями и антипатиями. Он мог себе это позволить. Но не забывая в то же время о своих обязанностях государя.

«У меня голос не дурен…»: Музыкальные пристрастия

Распространенное представление о Николае Павловиче как о «коронованном барабанщике», вызывавшем в кабинет министров ударом в барабан, тенденциозно и неверно. Трудно сказать, на каком основании один из послереволюционных авторов сделал вывод: «Музыки этот человек терпеть не мог, но зато мог целыми часами услаждать свой слух барабанным боем»^{1291}. Да, он не был страстным меломаном или утонченным любителем музыки, но обладал неплохими музыкальными способностями, хорошим голосом и слухом, посещал оперу, любил пение и по-любительски пытался музицировать на духовых инструментах. С барабаном, кстати, тоже умел обращаться и мог бы стать, выражаясь современным языком, неплохим «ударником».

Еще будучи великим князем, на вечерах в Аничковом дворце под аккомпанемент на фортепиано Александры Федоровны он пел народные песни. Русские песни исполнялись военными оркестрами во время петергофских праздников, а на маневрах в Калише в 1835 году сводный военный хор спел песню «Как на матушке на Неве-реке молодой матрос корабли снастил», сочиненную, по преданию, самим Петром Великим.

Любил Николай Павлович и церковное пение. Став императором, он не пропускал церковных служб и по старой привычке часто заезжал причащаться в церковь Аничкова дворца, где во время обедни обыкновенно пел хор певчих Егерского полка. Когда хора не было, Николай Павлович вместе с псаломщиком сам участвовал в пении литургии. Эта привычка сохранилась до конца жизни. Во время воскресной обедни, по воспоминаниям А. Ф. Тютчевой, «император Николай стоял один впереди, рядом с хором певчих, и подпевал им своим красивым голосом»^{1292}. Современники отпускали ему комплименты, говоря, что он мог бы «на клиросе петь»^{1293}, что государь частенько и делал, подражая в том Петру I. Когда в 1837 году Алексей Федорович Львов унаследовал после смерти отца — директора Придворной певческой капеллы — его пост, Николай I поручил ему «привести в порядок все церковные напевы и положить на ноты духовно-музыкальные сочинения»^{1294}. Это было вызвано тем, что, посещая службы в разных церквах, император заметил отсутствие «определенной гармонизации» при исполнении песнопений. Композитор успешно справился с поручением. Он же написал до тысячи листов нот напевов на «монгольском» (бурятском) языке для православных бурят с переводом текстов архиепископом Нилом.

Император был инициатором исполнения духовных песен в концертном варианте (вне стен храма), что в определенном плане нарушало традиции. Когда в 1850 году А. Ф. Львов подготовил программу из духовных песен для зала Дворянского собрания, духовенство выступило против нововведения, используя в качестве предлога то, что в «в зале пляшут». Тогда наследник Александр Николаевич предоставил зал в своем дворце. Когда начали исполнять духовные песни, глаза Николая Павловича сначала покраснели, потом наполнились слезами. В конце выступления он взял А. Ф. Львова за руки и сказал: «Вот единство, которое я желал; спасибо тебе, спасибо»