Николай I - [10]
Что касается Николая Павловича, то опыт его обучения древним языкам оказался не вполне удачным. Много лет спустя, в 1851 году, по распоряжению Николая I из библиотеки Эрмитажа в Публичную библиотеку были переданы книги на латинском языке. Министр Императорского двора П. М. Волконский заметил тогда директору Императорской Публичной библиотеки М. А. Корфу: «Государь терпеть не может латыни с тех пор, когда его мучили над нею в молодости, и не хочет, чтобы в новом музее (так называли вначале вновь отстроенный Эрмитаж) оставалось что-то на этом ненавистном ему языке»>{81}. При встрече с М. А. Корфом Николай Павлович добавил: «Терпеть не могу вокруг себя этой тоски»>{82}.
Труды римских авторов использовались в основном в качестве нравоучительного чтения. В письме к матери от 4 сентября 1809 года «Никош» писал: «…Я окончил утреннее занятие латинским языком, в котором перевел одно место из Корнелия Непота о Эпаминонде (беотийском полководце, разгромившем Спарту в 371 году до н. э. — Л. В.), величие его характера меня так поразило, что я невольно в первую минуту подумал, что в изображении его кое-что прибавлено из новейших издателей»>{83}. Как и его старшие братья, Николай читал и извлечения из Плутарха. Он прилежно изучал также «Комментарии Юлия Цезаря», поскольку это имело прямое отношение к истории военного искусства, но во французском переводе (Le Deist de Botidoux. Paris, 1809). A вот сюжеты, связанные с философией, его не только не интересовали, но даже вызывали раздражение, которое проявлялось иногда в резких фразах. Однажды на уроке Н. И. Ахвердова в феврале 1809 года зашла речь об одном из древнегреческих философов, которого Николай в свойственной ему безапелляционной манере назвал «дураком». Преподаватель, которого покоробило это выражение, заметил, что уместнее было бы назвать его «сумасшедшим»>{84}.
Античная ученость не произвела особого впечатления на Николая Павловича, хотя позднее в разговоре он мог ради шутки бросить ту или иную латинскую фразу из застрявших с детства в его памяти. «Ты не можешь себе представить, — говорил он М. А. Корфу, — какую тоску наводит на меня одно воспоминание о греческих и латинских моих уроках, пользы которых себе я никогда не мог осознать»>{85}. Дело было не только в нерасположенности самого Николая к древним языкам. Вероятно, нужно вспомнить, что начало XIX века ознаменовалось в России отходом образованной части общества от чрезмерного увлечения античностью и осознанием национальных истоков, формированием русской национальной культуры. Если А. С. Пушкин в лицейском стихотворении 1814 года мимоходом бросает фразу «Сенека, Тацит на столе» (в другом варианте: «Сенека, Плиний на столе»)>{86}, то это совсем не означает, что читали подлинники. В «Евгении Онегине» воспитанник Лицея уже прямо заявляет: «Латынь из моды вышла ныне»>{87}. Еще в большей степени это относилось к древнегреческому языку. Когда в 1826 году Комитет об устройстве училищ во главе с А. С. Шишковым решил вместо французского языка включить в гимназический курс древнегреческий, член Комитета С. С. Уваров не согласился и представил императору собственное мнение. Неожиданно он нашел поддержку у Николая I, наложившего на выписках из журналов Комитета резолюцию: «Я считаю, что греческий язык есть роскошь, когда французский — род необходимости; а потому на это согласиться не могу, а требую подробного изложения причин»>{88}. В конце концов, было решено оставить французский и латинский языки во всех гимназиях, а древнегреческий ввести только в гимназиях университетских городов.
С удовольствием занимался Николай Павлович историей, причем военную историю знал хорошо, не по возрасту. Любил он и русскую историю, хотя она излагалась для него весьма своеобразно, под бдительной цензурой Марии Федоровны. Он изучал ее по пятитомному сочинению «История России» французского историка П. Ш. Левека, которая вышла в Париже в 1782 году и особенно подробно освещала недавние события XVIII века. «История» Левека была популярна в русском обществе, хотя вызывала противоречивые оценки. Шарль Массон в своих «Секретных записках о России», опубликованных первым изданием в 1802 году, откровенно написал о причинах недовольства Екатерины II: «Екатерина ненавидела это сочинение, как и труд аббата Шаппа, и задала себе огромную работу, чтобы отыскать какие-нибудь недочеты и ошибки у этого уважаемого историка. И все потому, что он двадцать лет назад имел мужество намекнуть, что Екатерина была убийцей Петра III и Ивана (Ивана VI Антоновича. —
