Николай I. Биография и обзор царствования с приложением - [47]
Прибывший в Петербург еще 12-го мая, Паскевич отправился к армии морем и, высадившись в Мемеле, к 14-му июня был в Пултуске. Паскевич принял план государя о переходе через Вислу в ее нижнем течении. Переход был совершен у Осьска близ самой прусской границы, при содействии со стороны Пруссии, насколько это было возможно без риска вызвать какие-либо дипломатические осложнения; так, провиант для русских войск доставлялся из магазинов Торнской области. К 9-му июля шестьдесят тысяч русского войска стояло на левом берегу Вислы. Не решив еще окончательно вопроса о штурме Варшавы и предполагая сначала взять город измором, Паскевич начал медленное наступательное движение и в 20-х числах июля расположился у Ловича. Положение поляков стало к этому времени окончательно критическим. Восстание в Литве в крупных размерах не удалось, и из трех оперировавших там военачальников удалось вернуться в Варшаву одному только Дембинскому. Выдвинувший против Паскевича войска главнокомандующий Скржинецкий, как со своей стороны и Паскевич, не был намерен решать дело открытым сражением. Его заподозрили в измене и лишили командования (29-го июля). В Варшаве началась анархия. В начале августа глава национального правительства кн. Чарторыйский покинул столицу. После этого власть окончательно перешла в руки крайней партии. Главой правительства был избран генерал гр. Ян Круковицкий. Главное командование в конце концов перешло к Малаховскому. На военном совете решено было ожидать штурма неприятеля за укреплениями Варшавы. К этому времени Паскевич окончательно собрал свои силы и старательными упражнениями подготовил войска к штурму. Перед штурмом была сделана последняя попытка вступить в переговоры. Переговоры состоялись 23-го августа между ген. Даненбергом с русской стороны и подполковником Прондзинским – с польской. Даненберг заявил, что он уполномочен обещать амнистию и сохранение конституции под условием сдачи и отвода польских войск к Плоцку. В Варшаве обсуждался вопрос о принятии русских предложений, но верх одержало мнение Бонавентуры Немоевского: переговоры могут вестись только на основаниях «Манифеста польского народа». Это решило судьбу столицы Царства Польского. После двухдневного штурма Варшава была взята. Часть польской армии (в Варшаве, Модлине и Замосце) сдалась; значительная часть удалилась за границу, в Пруссию и Австрию, куда эмигрировало и большинство из деятелей восстания, между ними кн. Ад. Чарторыйский, а также и последнее революционное правительство во главе с избранным на место Круковицкого Бонавентурой Немоевским.
4-го сентября в Царском Селе было получено известие о взятии Варшавы. Паскевич был награжден титулом светлейшего князя Варшавского, 6 октября в Петербурге был парад и торжественное молебствие на Марсовом поле; в этот же день был обнародован манифест о прекращении «возжженной изменой войны».
Польское восстание 1830–1831 гг. имело глубокие исторические последствия. С первым его взрывом в русской правительственной политике надолго умерла мысль об исправлении «исторической несправедливости» польских разделов XVIII в., и политика суровой безжалостной действительности вступила в свои права. Известный разговор Александра с Чарторыйским весной 1796 г. в аллеях Таврического сада, когда будущий российский венценосец в беседе с польским магнатом осуждал польскую политику своей бабки, первое проявление мысли о необходимости загладить «вину» екатерининской политики, мысли, которой не чужд был император Павел и которая так много объясняет в его старших сыновьях, придавая им рыцарственный ореол, а через них всей русской политике начала XIX в. своеобразный романтический оттенок. Плохо усвоенная, не всегда искренне воспринимаемая, преисполненная недомолвок, столь характерных и для Александра лично и вообще для дипломатии его времени, эта мысль находит свое осуществление в Конституции Царства Польского 1818 г. Для людей иной политической школы, воспитанных в суровых принципах «raison d'etat»[47] XVIII века, эта мысль была прежде всего изменой политическим традициям той, чья политика на темном фоне павловского царствования, а позднее неудач эпохи Тильзита стала как бы заветом русской национальной политики. Резкая реплика, поданная только что назначенному министром иностранных дел кн. Адаму Чарторыйскому приближенным Александра кн. П. Долгоруким, была выражением этого настроения[48].
Это настроение было широко распространено среди старшего поколения александровских советников; оно было не чуждо друзьям государя по Негласному комитету, и прежде всего тому Н.Н. Новосильцеву, чье имя позднее предавалось в Польше проклятию, но кто в этом отношении оставался в 1815 г. тем же, каким он был десять лет тому назад. Оно заключало в себе зерно истины и прежде всего открывало глубокую пропасть, которая разделяла думы и чувства поляка и русского в то время и могла быть заполнена лишь много позднее, когда забудутся старые счеты и обиды. Вошедшее в credo русской консервативной партии, это настроение в эпоху реакции было использовано европейской, прежде всего австро-германской дипломатией в целях, не имевших ничего общего с тем, за что стояли русские «националисты» начала XIX в. и наконец, после 1830 г., надолго стало русской правительственной действительностью. Польское восстание в этом направлении определило всю последующую политику Николая I и будущее положение Царства Польского как составной части единой Российской Империи. С другой стороны, оно явилось осложняющим фактом и в области международных отношений. Наряду с восточной политикой императора Николая I в первые годы его царствования оно стало как бы одним из исходных пунктов не только русской, но и общеевропейской политики последующего времени. Переплетаясь между собой, восточный и польский вопрос в середине тридцатых годов создают ту почву, на которой складываются международные комбинации тройственного соглашения (Россия, Австрия и Пруссия) и четверного союза (Англия, Франция, Испания и Португалия), что определяет, в свою очередь, весь дальнейший ход внешней политики императора Николая I.
