Николаевская Россия - [53]

Из всех виденных мною до сих пор женщин простого класса ни одна не показалась мне красивой, а большинство из них отличается исключительным безобразием и отталкивающей нечистоплотностью. Странно подумать, что это — жены и матери тех статных и стройных красавцев с тонкими и правильными чертами лица, с греческими профилями, которые встречаются даже в низших слоях населения. Нигде нет таких красивых стариков и таких уродливых старух, как в России. Между прочим, бросается в глаза одна особенность Петербурга: женщины составляют здесь значительно меньшую часть населения, чем в других столицах. Меня уверяли, что их не больше трети общего числа жителей. Вследствие того, что их так мало, они возбуждают чрезмерное внимание сильного пола и поэтому с наступлением сумерек не рискуют появляться без провожатых в менее заселенных кварталах города. Такая осторожность представляется мне достаточно обоснованной в столице насквозь военного государства, среди народа, предающегося пьянству. Русские женщины реже показываются в обществе, чем француженки. Ведь не так давно, лет сто с небольшим тому назад, они вели затворнический образ жизни, подобно своим азиатским товаркам. Сдержанное, я бы сказал, боязливое поведение русских женщин напоминает, как и многие другие русские обычаи, о происхождении этого народа и усугубляет уныние, господствующее на общественных празднествах и улицах Петербурга.

В столице очень мало кафе, нет общественных балов в нашем смысле слова, а на бульварах немного публики, которая не гуляет, а спешит куда-то со степенными лицами, мало говорящими о развлечении. Однако если страх делает здесь людей серьезными, то он же учит их необычайной вежливости. Я никогда не видел, чтобы люди всех классов были друг с другом столь вежливы. Извозчик неизменно приветствует своего товарища, который, в свою очередь, отвечает ему тем же; швейцар раскланивается с малярами и так далее. Может быть, эта учтивость деланная; мне она представляется по меньшей мере утрированной, но, во всяком случае, даже видимость любезности весьма приятна в общежитии.

Пребывание в Петербурге было бы совсем приятно для путешественника, склонного доверять словам и обладающего к тому же твердым характером. Однако твердости потребовалось бы много для того, чтобы отказываться от приглашений на всякого рода торжества и обеды — эти сущие бичи русского великосветского общества. Я старался принимать как можно меньше приглашений частных лиц, интересуясь больше придворными празднествами, которых я видел вполне достаточно. От чудес, которые ничего не говорят сердцу, быстро наступает пресыщение. Пусть утверждают, что высшее общество одинаково повсюду, — нигде придворные интриги не играют такой исключительной роли в жизни каждого человека, как в России.

ГЛАВА XI

Общение царя с народом. — Русская «конституция». — Петергофский дворец. — Исключительное значение костюма. — Николаи позирует. — Гостеприимство московитов. — Страх, парализующий мысль. — Восточный деспотизм. — Две нации в России. — Русским неведомо истинное счастье. — Лживые отзывы иностранцев. — О лицемерии. — Рабы рабов. — Империя каталогов. — Об интеллигенции. — Смертная казнь. — Шестидесятимиллионная тюрьма. — Часы сардинского посла.

Петергофский праздник нужно рассматривать с двух точек зрения: материальной и, если можно так выразиться, моральной. В зависимости от того или другого подхода торжество производит совершенно различное впечатление.

Я не видел ничего прекраснее для глаз и ничего печальнее для ума, чем это псевдонародное единение придворных и крестьян, собранных под одной кровлей, но глубоко чуждых друг другу. В общественном смысле это производит очень неприятное впечатление, ибо из ложно понятой жажды популярности император унижает знатных, не возвышая мелкий люд. Все люди равны перед Богом, а для русских монарх — это Бог. Он так высоко парит над землей, что не видит различий между господином и рабом, мелкие оттенки, разделяющие род человеческий, ускользают от его божественного взора. Так горы и долины, бороздящие поверхность земного шара, незаметны для глаза обитателя солнца.

Когда император два раза в год[37] раскрывает двери своего дворца перед привилегированными крестьянами и избранными горожанами, он этим не говорит купцу или батраку: «Ты такой же человек, как и я», но говорит дворянину: «Ты такой же раб, как и они, а я, ваш Бог, равно властвую над всеми вами». Таков, в сущности, если отбросить все политические фикции, моральный смысл этого праздника, портящий в моих глазах всю его прелесть. Кроме того, я заметил, что монарху и рабам он доставлял гораздо больше удовольствия, чем придворным.

Искать подобия популярности в равенстве подданных — жестокая забава деспота. Она могла бы ослепить, пожалуй, наших предков, но не введет в заблуждение народ, достигший умственной и нравственной зрелости. Конечно, не император Николай ввел в обиход эти всенародные приемы, но тем достойнее для него было бы покончить с ними. Правда, в России ни с чем нельзя покончить без некоторой опасности для реформатора: народы, лишенные законных гарантий своих прав, ищут убежища в обычаях. Слепая преданность дедовским обычаям, отстаиваемым бунтом и ядом, — один из столпов русской «конституции», и насильственная смерть многих монархов доказывает, что русские заставляют уважать эту «конституцию»