Никогда не забудем! - [23]

На четвертый день у Светланы начали опухать ножки. Она устала и не могла идти.

— Не могу идти, болят ножки, — жаловалась она и садилась на землю.

Мы уговаривали ее, просили:

— Светланочка, встань, надо идти.

Она поднималась и с большим трудом шла.

Она чуть переставляла ноги. Часто плакала и не хотела вставать. Мне приходилось брать ее на руки и нести.

Чтобы под ногами у нас не трещало и нас никто не услышал, старались обходить кочки, сломанные сучья, сухие листья.

На восьмые сутки, в полдень, послышались выстрелы и крики. Мы залезли под лапчатые ветки и сидели тихо, не дышали.

Вот показались первые шеренги немцев. Они шли цепочкой. Вскоре они подошли к нам вплотную. Мы думали, что всё обойдется хорошо. Но получилось не так. Трое фашистов заглянули под елочку. Увидев нас, они во всё горло закричали:

— Сюда! Тут партизаны!

С выставленными вперед автоматами сбежались немцы и вытащили нас из-под елки.

Они смотрели на нас и что-то лопотали по-своему. Мы их не понимали. Полицейский начал переводить.

Высокий лысый немец с круглым лицом и большими, как у совы, глазами злобно допытывался, чьи мы дети, как попали сюда, где партизаны.

Мы отвечали так, как договорились. Светлана и та говорила как по-писаному. Немец, наверно, догадался, что мы врем. Он разозлился и ударил сначала меня, а потом Тоню и Светлану какой-то гибкой железной пружиной. Но никто из нас не заплакал и больше ничего не сказал.

Не добившись толку, немцы погнали нас перед собой.

Голодные, измученные, мы чуть двигались. Солдаты всё время подгоняли. Только и слышалось: «Русь, шнель!» Шли довольно долго. Наконец пригнали нас в лагерь. Посредине лагеря ярко пылал костер. Около него возились солдаты: рубили дрова, варили в котлах еду. Несколько немцев, раздевшись до пояса, загорали на солнце.

Нас опять допросили: кто мы, чьи мы, каких партизан знаем, знаем ли Балана, Тихомирова, Короля.

Про этих командиров мы знали, но ничего не сказали. Тогда немцы попытались задобрить нас: давали бутерброды, шоколад, конфеты. Мы были очень голодны, а потому брали и с жадностью съедали всё это, но ничего не говорили.

Когда и это не помогло, они начали запугивать:

— Мы вас расстреляем!

Мы молчали.

Вечером немцы начали собираться. Посадили нас на подводу и повезли. Приехали в какую-то деревню и поместили в хате одного крестьянина. Потом стали вызывать нас в штаб. Первой повели меня.

В штабе было четверо. За столом сидел человек в пенснэ и курил папиросу. Перед ним лежали бумаги, стояла пепельница. Остальные трое примостились у окна, на скамейке. Тот, что в пенснэ, назвал себя полковником. Он приветливо сказал:

— Ты, девочка, говори правду. Я тоже за партизан и детей партизан люблю. Скажи мне, кто вы? Чьи вы?

Рассказала так, как об этом условились с Тоней и Светланой.

— А где партизаны? — спросил он.

— Я не знаю, что такое партизаны, — ответила я.

— Как вы попали в лес?

Я сказала, что убежали с мамой в лес, когда бомбили деревню. А он говорит:

— Мама с наганчиком? Да, с наганчиком?

— Нет, без наганчика, — ответила я.

Он кивнул головой.

Я говорю:

— Я заснула, а мама меня в переполохе бросила.

— Вывести и позвать вторую, самую маленькую, — приказал он.

Светлану повели. Что теперь будет? Я сидела и плакала, боялась, чтобы она не наговорила чего-нибудь. Потом она вернулась, и взяли Тоню. За эту я волновалась меньше. В хате, кроме троих маленьких детей, никого не было. Я подошла к Светлане, обняла ее и тихонько спрашиваю, что она говорила в штабе.

— То, что ты учила в лесу, — ответила она.

— И больше ничего не сказала?

— Нет, я помню, что надо говорить.

Пришла Тоня. Я расспросила у нее. И она говорила то самое, что раньше.

Прошла ночь, настал день. Вдруг началась тревога. Немцы засуетились и куда-то побежали.

Я глянула в окно. Никого не видно. Открыла двери и заглянула во двор — и там пусто.

— Пошли, — шепнула я девочкам.

Вышли из хаты во двор, а оттуда на улицу. За деревней совсем близко начинался лес.

Забрались в чащу и просидели там день и ночь. Только утром осмелились выйти на опушку. Было тихо, и мы по широкой дороге пустились вперед. С передышками пробежали километров шесть до деревни. Немцев в ней не оказалось. Пока мы лазили по лесам и болотам, одежда у нас порвалась, ботинки развалились. Ноги у нас были натертые, опухшие и очень болели.

Мы вошли в первую хату и попросили есть. В этой хате жила очень добрая бабушка.

— Кто вы, детки? — спросила она у нас.

— Мы убежали из деревни, там немцы…

— А где ваши мамы?

— Не знаем…

Кто мы и откуда, не признались даже этой доброй бабушке.

Бабушка накормила нас картошкой с квасом, дала помыть ноги. Потом принесла охапку сена, разостлала на полу и положила спать.

Мы очень утомились и на мягком сене быстро заснули.

Назавтра она опять накормила нас. Мы спросили, где найти деревню с партизанами.

— Идите, детки, прямо, там спросите, — и она показала, в какую сторону идти. Мы поблагодарили добрую бабушку, попрощались и пошли дальше.

Так мы прошли двенадцать сел, пока не попали в деревню Барсучина. Остановились в хате крестьянина Кардимона. Тут мы уже не боялись немцев, — их близко не было. Рассказали крестьянину, кто мы такие.