Никогда не забудем! - [19]

— Пакет я хорошо спрячу. Мне Петя показал, как делать.

Селянников засмеялся.

— Это хорошо, что Петя показывал, но теперь никакого письма не дадим. Скажешь Пете, чтобы он организовал и направил к нам молодежь. И пускай ваш Владимир приезжает. Хватит ему гулять по Борисову. Запомнишь?

— И запоминать нечего, — обиделся я.

Но Селянников заставил меня повторить приказ слово в слово.

— Может, вы дадите мне какой-нибудь пакетик, — всё же попросил я.

— Когда пойдешь назад, Петя даст тебе письмо.

— А где я вас увижу?

Селянников весело похлопал меня по плечу.

— А ты молодец! Будешь хорошим курьером. Правда?

— Буду.

Мы договорились, что через двое суток в полдень встретимся на этом самом месте, около березового чурбана. Если толстый конец его будет лежать так, как теперь, то можно идти дальше по тропинке, если же будет повернут в обратную сторону, то надо идти к Белым Лужам. Кроме письма, я должен был принести бинты, йод и табак.

Мы без приключений вернулись с мамой домой.

На следующий день я с письмом от Пети снова направился в Белые Лужи. В руках у меня была лубяная корзинка, в ней бинты, йод, табак, а сверху тряпье, печеная картошка, хлеб. Письмо, свернутое в маленький комочек, я прикрепил к ноге.

Подхожу к Белым Лужам — и вижу часового. Чего он тут? Вчера его не было.

— Куда? — спрашивает он.

— В деревню, — говорю я. — Домой.

Часовой меня пропустил. В условленном месте в лесу встретил Селянникова и передал письмо и посылку. Но в отряде мне побывать не пришлось. Селянников дал мне другое поручение, и я сразу же отправился назад.

Вернувшись домой, узнал, что маму арестовали. Петя дома не ночевал. У мамы спрашивали про Стася. Видно, кто-то пронюхал и донес. Но мама твердила одно: сына ее убили партизаны за то, что он служил у немцев. И ее выпустили.

Однако мы чувствовали, что за нашим домом, уже следят.

Когда стало совсем опасно, пришел Миша с письмом от брата. Стась писал, что мы все должны как можно скорее уйти из города.

Легко сказать: всей семьей выехать. А как это сделать, когда за нами всё время следят? Долго советовались, как перехитрить немецких собак. Наконец мама придумала такой план, который похвалил даже Петя.

Мы начали готовить дрова к зиме, заготовляли сено для коровы, откармливали свинью. Соседи смотрят и завидуют: Гинцы при немцах чувствуют себя очень хорошо. Мама начала уборку в квартире, раскрыла все окна, моет стекла, моет горячей водой пол. Отец белит кухонную печь. Владик и Петя поправляют крышу, стучат молотками на всю улицу.

— Что это вы так убираете? — спрашивают соседи.

— На свадьбу едем, а потом молодые приедут к нам. Они будут у нас жить, пока не найдут себе квартиру.

Вся улица знает о том, что Владик женится. Знают и полицейские. Владик на машине приезжает. Возит маму на рынок, катает нас. Совсем счастливая жизнь.

Наконец пришел день отъезда. Мама попросила соседку:

— Посмотри за домом: корову подоишь, свинью покормишь. Приедем с молодыми — ты будешь первой гостьей.

Подъехал Владик на машине. Вся наша семья весело разместилась в ней. У меня в руках гармошка. Мы покатали из города, бросив всё имущество и хозяйство.

Я уже настоящий партизан или, лучше сказать, партизанский связной. Моя кличка — Мальчик.

От наших землянок до Борисова сорок пять километров. И этот путь мне приходилось проходить много раз.

После каждого похода мне давали несколько дней отдыха. Я сбрасывал лапти и рваную куртку и бродил по землянкам. Отряд у нас был большой и готовился к серьезным операциям. Передавать партизанские пакеты стало для меня обычным делом.

Однажды в феврале вызывает меня командир и говорит:

— Вот что, Витя, мы дадим тебе сани, поедешь в город и привезешь оттуда пишущую машинку.

— А может, я ее принесу?

— Не донесешь: она тяжелая.

Мы распороли хомут, напихали туда листовок и опять зашили. Потом запрягли в сани коня, и я поехал. Приехал в город, на улицу Розы Люксембург. Там живет жена партизана Адамовича. Заехал во двор, достал листовки, передал письмо и получил машинку. Зарыл ее в сено и поехал назад. При выезде из города меня остановил немецкий часовой и спросил, куда еду. Я спокойно остановил коня, а внутри у меня всё дрожит.

— Домой еду. В деревню. Мутер кранк[10],в больницу отвез.

Немец поверил и отпустил меня. Когда я привез машинку, то меня все хвалили, даже качали.

Таким же способом я еще доставил шесть винтовок и пятьсот патронов, которые достал для нас связной Алексеев.

Но случались и неприятности. Однажды командир вручил мне письмо и сказал:

— Беречь! Понимаешь? Беречь!

— Понимаю, — ответил я, хоть и не понимал, почему сегодняшнее поручение важнее, чем другие… По-моему, партизанские пакеты все важные.

В этот раз, на всякий случай, меня ознакомили с содержанием пакета: отряд переходил на другую сторону железной дороги. Может, потому я и попался, что чувствовал большую важность дела и держался не так спокойно, как всегда.

У военного городка меня остановил немецкий часовой.

— Пропуск, — сказал он по-русски.

А у меня никакого пропуска нет. Что делать? Надо плакать. Плача, я начал объяснять, что еду к маме в больницу. Показываю свою корзинку. В ней ломоть хлеба, кусочек сала, несколько яичек. Но часовой не хотел даже смотреть и повел меня в дежурную. Там меня обыскали, но ничего не нашли. Если бы меня совсем раздели, то наверное нашли бы письмо и повесили.