Никоарэ Подкова - [105]

— Копье, — приказал он, — налей полный кувшин меду, принеси еще жареного мяса и пойди погляди, что поделывают королевские служители.

Копье отправился исполнять поручение, а дед Елисей обратился к пану Загорецкому, поникшему скорбной головой.

— Теперь говори нам все, друг Памфилий. Осуши сперва чашу и рассказывай, а я тем временем подолью тебе меду.

— Днем сижу и думаю, — приступил к рассказу пан Загорецкий, — а ночью гляжу и не понимаю… Вы, ваши милости, не страшитесь кометы?

— Чего же ее страшиться? — удивился Елисей Покотило.

— И я не страшусь, — продолжал королевский начальник переправы. Только нет мне покою ни днем, ни ночью от супруги моей.

— Чего же ей надобно?

— Желает знать, что предвещает сей небесный огонь. Так меня терзает, хоть беги на край света. Да и то сказать, за двадцать пять лет супружества она только и ищет какого-нибудь повода для драки. Царапает меня когтями своими и колет иголкой.

— Как же возможно такое поведение? — удивленно и гневно спросил пан Тадеуш.

— Да-да… — слезно жаловался пан Загорецкий. — А как явилась эта комета, это дьявольское, а не божье порождение, так моя жена совсем взбеленилась, бедняжка…

— Как ее звать?

— Аделаидой. До того рассвирепела бедная моя Аделаида, что швырнула мне в голову миску с супом. По счастью, суп был не слишком горяч.

— А ты, твоя милость, глядел на нее и не дал ей отпора?

— Да так и стоял, опустив руки и воздев глаза на образ богоматери. «Памфилий, — удивилась супруга моя, — теперь уж ты в самом деле похож на господа нашего Иисуса».

Пока начальник переправы проливал пьяные слезы, за Днестром вторично раздался звук рога, а солнце уже глядело на мир с самого края небосвода. С Ямпольского шляха донесся ответный клич рога. Дед Покотило и Копицкий поднялись и вскочили на коней, поняв, что приближается передовой отряд государя Никоарэ. А королевский начальник, совсем захмелев от старого меда, повалился на бок и заснул у костра, чуть озарявшего землю последними своими отблесками.

Примчался конный отряд, и всадники, осадив коней, остановились над рекой, внимательно оглядывая местность. Подъехал вслед за ними государев возок, запряженный четырьмя горячими белыми лошадьми, и над Днестром понесся к табору, расположившемуся на другом берегу, призыв турьего рога Иле Караймана.

Покотило и Копицкий вышли навстречу прибывшим.

— Через полчаса будет здесь и государь, — крикнул Иле, выглядывая из-под кожаного верха дорожного возка.

Атаман Агапие Лэкустенский, скакавший впереди отряда, остановился перед дедом Елисеем.

— Коли вести добрые, я к государю гонцов не стану отправлять.

— Вести у нас добрые, Агапие, — отвечал Покотило. — Видишь, на той стороне уже разводят таборные костры. От Константина Шаха были гонцы?

— Уговор у нас такой: нет вестей — значит везде спокойно и дело идет своим чередом. Последний гетманский гонец примчался, когда мы выступили с Острова. Подкрепил он наше предположение, что и Шах подойдет к Днестру со стороны ногайского рубежа ноября одиннадцатого дня таким же распорядком, как и мы: впереди Оплетин с головным отрядом, а вслед за Оплетиным — его милость Константин Шах.

Карайман и Агапие со своими лазутчиками удивленно глядели, как от берега спешат ратники, подходят к уснувшему у костра начальнику переправы, понимают его и, подхватив под руки, тащат к парому, на котором стояли последние телеги есаула.

Когда сгустились сумерки, прибыл и сам Никоарэ с главными силами своего войска. На востоке поднялась почти полная луна, озарив на одном берегу широкую степь, а на молдавской стороне белевшие над Сороками, словно в туманной дымке, меловые утесы.

Двадцать две сотни ратников с великим шумом столпились у переправы. Фигуры молдаван в темной одежде отбрасывали черные тени на сияющую водную гладь, освещенную узкой полосой заката. Сверкали искры из-под копыт нетерпеливых коней. Телеги расставлены были гуськом на дороге к парому. Никоарэ Подкова, Елисей Покотило и Тадеуш Копицкий долгое время сидели в седлах, следя за переправой, получая донесения и направляя ответные приказы, требуя, чтобы шум переправы был не громче журчания бегущих вод. Голоса воинов не выделялись в этом неясном глухом гуле.

В десятом часу вечера левый берег успокоился. На паром въехал государев возок и все задержавшиеся. Местные паромщики давно сбились с ног от усталости и лежали без сил на правом берегу; переправляли паром ратники из сотен есаула Елисея.

Когда Подкова вступил на правый берег, стража подала весть, и у всех таборных костров с криками поднялись ратники, приветствуя государя. Но вышло повеление — быть тишине. Пусть сотни пекутся об ужине и отдыхе. С понедельника двенадцатого ноября начиналась война его светлости, не прихоти ради, а гневом и болью порожденная. В эту долгожданную ночь с одиннадцатого на двенадцатое ноября государь постится и бодрствует.

Вскоре табор умолк. Луна уже довольно высоко поднялась над землей; а выше луны в глубине небосвода показалась комета, подобная огненному мечу.

Люди, прибывшие встретить государя, все расспрашивали, что говорят в дальней киевской стороне о хвостатой звезде. Здесь, на этом берегу Днестра, православные еще не опомнились. Двое монахов Нямецкой обители призывают людей отдать все свое достояние святому монастырю.