Ника - [3]

Николай Каюков отвечает за труд большого количества строителей. Перед читателем развертывается богатая панорама сложных современных инженерных работ. Но Каюков больше всего дорожит тем, чтобы пробудить творческое начало в людях, сохранить в каждом рабочем дне свободный темп и ритм, соответствующие условиям и задачам строительства. И опять проходит перед читателем человек особого социально-психического склада, знакомый по другим произведениям Боровикова. Решительное неприятие Каюковым бюрократического нажима, навязывания чужой воли, мертвого автоматизма предопределяет конфликт с Лушниковым, заместителем начальника управления, — руководителем по должности, а не по заслуженному праву. Нет оснований упрекать писателя в самоповторениях. Подробность и точность описаний трудовых процессов не создают «предпосылок» для превращения рассказов о людях труда в «производственный» жанр романа или повести. Пристально приглядываясь к тому, как ведет шофер машину или штурвальный — комбайн, как матрос моет палубу или спускается на дно водолаз, Боровиков обнаруживает по неброским приметам следы душевных движений и чувств, открывает человеческое в каждой профессии. «Я боюсь, как бы из тебя не сделали необыкновенного человека, этакую святую, которая не ест, не пьет, не любит, а только кирпичи кладет и ни о чем больше думать не хочет», — говорит каменщице Ирине ее брат Петр Николаевич Загаров («Ирина»).

Автор, как и его герой, выступает против унылой схематизации в изображении человека-созидателя, стремясь к внутреннему единству деятельной, практической и психической сторон личности. Но при этом лепка характеров у Боровикова весьма своеобычна. Он избегает ставить героя в чрезвычайные и неожиданные обстоятельства. Рецензенты не раз упрекали писателя в рыхлости, недоработанности сюжета, в отсутствии острой динамики повествования. Не все замечания такого рода можно отвести. Однако достаточно проследить событийную линию повести «Именем республики», чтобы признать большие возможности писателя в построении захватывающего неожиданными поворотами сюжета, почти детективного и вместе с тем абсолютно достоверного. Очевидно, что дело не в слабом владении законами сюжетостроения, а в иных художественных тенденциях прозы Боровикова.

Григорий Боровиков тяготеет к лирическому повествованию. Он пишет не для торопливого читателя, который спешит узнать, что же произошло дальше, задерживая свое внимание на описании «случаев» или кульминационных моментов во взаимоотношениях друзей и врагов. Писатель не гонит действия к развязке, для него финал не имеет первостепенной важности. (Может быть, потому, перерабатывая рассказы и даже романы, он варьирует в новом издании концовки, не боясь исказить сути произведения.) В ряде рассказов создается даже такая ситуация, которую лучше всего охарактеризовать словами бухгалтера Васюкова из рассказа «Голубое ненастье»: «Ничего не случилось, а почему-то хорошо».

От зари до зари водит Паша свой грузовик с тока на элеватор. Она прислана из города на уборку урожая. Весь дневной маршрут Паши, привычно начатый и обычно завершающийся, разнообразят случайные пассажиры да встречи с такими шоферами, как и она. Такова внешняя событийная канва рассказа «От зари до зари». Пафос его заключается не только в том, что «работу свою девушка выполняет добросовестно, с государственным умом», но и в том, как осмысленно, внутренне содержательно протекает  к а ж д ы й  час ее трудного дня. Незнакомые люди, на короткое мгновение входящие в жизнь Паши, создают особое настроение и, покидая ее, оставляют частицу своего бытия, своих радостей и тревог. Вот только что вышла из кабины женщина в голубой рубашке с погонами старшины. Паша продолжает путь, и «светлая грусть, навеянная расставанием со славной женщиной, наводила на раздумья о людях, о том, какие они все разные, и каждый человек — это тайная, непрочитанная книга…» Паша сожалеет о краткости такого счастья — познать другого человека, приблизиться к нему сердечно. У читателя рассказа остается такое же впечатление от знакомства с Пашей.

Ничего необычного не происходит и в рассказе «Светлая ночь». …Выпускник военного училища лейтенант Коробков едет в отпуск домой. На одной из промежуточных станций, где ему нужно было пересесть на пароход, он знакомится с молодой девушкой-кассиршей Варей. Боровиков не показывает внезапно вспыхнувшего чувства. Напротив, встреча молодых людей и беседа проходит в спокойном, неторопливом тоне, без явного волнения, кокетства и ухаживания. Всю ночь после встречи Коробков проходил по берегу и рано утром, положив охапку незабудок на подоконник Вари, уехал, едва повидав ее и желая новой встречи. Пароход отвалил от берега, скрылась из виду, слилась с берегом пристань… «А Коробков все смотрел вдаль, отыскивая уголок земли, вошедшей в его сердце чистой незабываемой радостью».

«Светлая ночь» — не единственный рассказ Боровикова, в котором поэтически тонко рисуется самое начало любви, первый ее росток, едва себя обнаруживший, трогательный и стыдливый. И в тех случаях, когда такой момент является главным стержнем рассказа («На бакене», «Знойный туман», «Млечный путь»), и в других, когда развертывается целый романный сюжет («Ирина», «Ника»), дорогие писателю герои любят сдержанно, целомудренно и вместе с тем непреодолимо глубоко. Подобное чувство развивается иногда без помыслов о взаимности, без настойчивых притязаний и бывает овеяно тихой грустью, светлой печалью. Преобладание такой эмоциональной настроенности над своеволием страстей, безудержностью чувств может создать впечатление бесхарактерности (литературной) и старомодности (житейской). От литературных промахов писатель, конечно, не застрахован, но так называемая «старомодность» чувств в произведениях Боровикова вполне осознана и включается в более широкое, подсказанное не отдельными сюжетами, а всей жизнью представление о человеческом счастье. Так, например, рассказ «В старом дворе» утверждает истинность любви, чуждой эгоистической требовательности, исполненной благородства и преданности. Г. Боровиков сумел здесь убедительно и волнующе, не впадая в сентиментальность, передать почти идеальный сюжет о «вечной» любви в повествовании о женщине, лишенной внешне каких бы то ни было черт «голубой» героини.