Ника - [25]

— А у нее должность такая, — ввернула Даша. — Начальник!..

Обо всем, что касалось начальства, Даша говорила язвительно, и заведующая, зная это, посмотрела на стенные ходики.

— Пора!

Женщины не торопясь поднимались, надевали ватники, халаты, повязывали головы платками, расходились по рабочим местам.

— Ну, болят рученьки? — Даша расхохоталась в лицо Нике.

— Отстань! — сквозь зубы произнесла Ника и так посмотрела на Дашу, что та отпрянула и поспешила выйти из дежурки…

Разговоры на темы, связанные со своей жизнью, бывали часто. Но любили свинарки поговорить об отвлеченном, например о Луне, куда запущена с Земли ракета, или о далеких теплых странах, где люди ходят голые, ничего не делают, а природа дает им все готовое. А больше всего вспоминали кинокартины, в которых показывалась жизнь, непохожая на усовскую.

Очень любили петь. Выдастся немного свободного времени, так все к Даше.

— Запевай нашу.

Утерев ладонью яркие губы, Даша глубоко вздыхала, раздувая грудь, и приятным голосом запевала с лихостью и грустью:

В моем садочке ветер веет,

Наверно, милый мой идет.

Женщины подхватывали горячо, страстно:

На нем защитна гимнастерка,

Она с ума меня сведет.

Раз в неделю на ферму приходил старший зоотехник, молодой, недавно присланный из города, проводил занятия по толстой книге, такой же, какую Венков дал Нике. Женщины делали вид, что слушают, а сами погружались в свои думы, а некоторые откровенно подремывали.

* * *

В субботу кончалась неделя, как Ника работала на ферме. Утром Анна Семеновна сказала:

— Поедешь в поле. Туда — навоз, оттуда — солому. Вскоре пришел трактор, приволок огромную телегу с широким дощатым ящиком.

Ника, Бомба и еще две женщины наполнили ящик навозом, сели сверху, кинув под себя соломы.

Трактор гремел и дымил, телега медленно плыла, колыхаясь на мерзлых ухабах, звенела железками и, казалось, вот-вот развалится.

Воздух над полями стоял холодный, сизый, на озими и на зяби легким пухом лежала изморозь. Стая рябых куропаток вылетела из-под трактора, рассыпаясь, повалилась в озимь.

— Зима будет теплая, — заметила Бомба. — Куропатки не улетели.

— Они всегда зимуют, — сказала Ника.

— Ну, не скажи.

Спорить Нике не хочется. Свежесть полей и движение настраивают ее на что-то беззаботное, веселое. Это настроение усилилось, когда быстро раскидали по пашне навоз, наложили воз соломы и поехали обратно. Лежа на возу и вдыхая хлебный запах соломы, она смешно и наивно воображала, что плывет куда-то далеко-далеко, где ждет ее счастье.

9

Каждый раз, возвращаясь домой, Николай Семенович Венков проходил мимо старой, покосившейся избенки, стоявшей на склоне у моста через овраг. Избенка была такая ветхая, что, казалось, вот-вот рассыплется по бревнышку. А бревнышки позеленели от старости, крыша прогнулась, завалилась и каким-то чудом держалась на гнилых покосившихся стропилах.

«В таких избах прежде старухи-бобылки жили», — думал Венков и представлял внутренность избы с убогими, заеложенными до блеска лавками, с некрашеной, исскобленной ножом столешницей, с пучками сушеных трав на стенах, с шуршанием тараканов в каждом пазу, в каждой щели.

Избушка вызывала у Венкова любопытство, и однажды он постучал в покосившуюся дверь. В ответ послышался бойкий голос:

— Погодь маленько, сейчас отчиню.

Венков слышал воркотню, кряхтенье, тяжелую возню. Наконец дверь зашаталась, приподнялась, чуть не соскочив с петель, и, скребя пол, открылась. В желтом свете керосиновой лампешки стояла старая, с пухлым подбородком и отвислым кончиком носа женщина. На приветствие Венкова ответила изумленным возгласом:

— Ба-а-тюшки! Никак сам председатель, товарищ Венков!

— Он самый. Давно собирался зайти, да все некогда было.

— Милости просим. Как раз к чаю подгадали. Раздевайтесь.

— Пожалуй, посижу немного. Как вас звать-то?

— Матрена Васильевна. Вот тут садитесь, — хозяйка показала на табуретку у стола. — Я рада. Редко ко мне заглядывают: кому нужна старуха?

Наливая чай и пододвигая гостю масло на блюдце, она продолжала не по-старушечьи сильным и бойким голосом:

— Угощайтесь! Сегодня от сына посылку получила из Москвы: масла, рыбки копченой. Тут ведь нет ничего.

— Странно мы живем, — с горечью ответил Венков. — В деревню масло из Москвы приходится посылать.

— А чего ж удивляться! — возразила Матрена Васильевна. — В деревне живем. Конечно, у кого своя корова, тот масло собьет, а у меня коровы нет. Напишу сыну, он мне посылочку. Пейте, ешьте, пожалуйста.

Венков намазал кусок хлеба тоненьким слоем масла, стал пить чай, разглядывая старушку. Она была еще бодрая, с энергичным, хотя и одутловатым лицом, с быстрыми глубоко сидящими глазами. Сосредоточенно, всласть пила чай из фарфоровой кружки с кремлевской башней и надписью «800 лет Москвы».

После второй кружки утерла лоб головным платком, лежавшим на плечах, пододвинула Венкову жестяную коробочку с леденцами, сказала с умилением:

— Московские… В Москве всякий продукт есть не в пример другим местам.

— Столица.

— Вот и я так думаю: столице без этого нельзя. А в деревне уж как-нибудь.

Венков усмехнулся.

— Надо, чтобы и в деревне люди хорошо жили.

— Надо, надо. — Старушка вздохнула и осторожно спросила: — А вы надолго к нам пожаловали?