Ника - [11]

Густой румянец мгновенно залил лицо девушки. Она посмотрела на него виноватыми глазами и подумала: «Скорей бы уж начал распекать за то, что не выхожу на работу».

Но Венков с прежним спокойствием участливо спросил:

— Я слышал, вы хотите поступить в институт? Решили покинуть Усовку?

— Сдавала, но недобрала двух баллов.

— В какой институт?

— В медицинский.

— Почему именно в медицинский?

— Нравится.

— Вам приходилось иметь дело с медициной?

— Нет. Но это такая благородная профессия.

— Это верно. Обычно люди выбирают профессию обдуманно.

— Бывает же, пробуждается призвание к чему-то помимо воли, без всякого обдумывания.

— Бывает. Если бы вы захотели в сельскохозяйственный, мы могли бы помочь…

— Я хочу в медицинский.

— Это по другому ведомству.

— Формализм.

— Это — жизнь, Филатова… Жизнь…

— В агрономы не хочу! Врачом… Буду готовиться, на будущий год надеюсь поступить.

Она хотела сказать еще о том, что поэтому и не работает в колхозе (когда же тогда к экзаменам готовиться), но Венков опередил ее:

— У меня к вам просьба.

Он вынул из стола книгу, подал Нике.

— «Свиноводство», — прочитала она вслух и с недоумением посмотрела на Венкова. Он чуть улыбался, и она не могла понять, добрая эта улыбка или насмешливая. Лицо ее вдруг стало строгим.

— Могли бы вы прочитать эту книгу?

Ника пожала плечами.

— Если не можете, то не надо.

Венков потянулся за книгой.

— Нет, нет! Я прочитаю, чего ж…

— Сколько дней вам надо для чтения? Три, пять, семь?

— Три, — уверенно ответила Ника. — А потом что?

— Придете ко мне, тогда и поговорим.

Выйдя из правления, Ника покачала головой: «Недаром говорят, что председатель странный. На меня почти не смотрел. Для чего, спрашивается, наряжалась… И зачем мне читать о свиноводстве?.. Весь разговор какой-то глупый… Пытал об институте. Да какое его дело, где я хочу учиться!»

Еще не так давно она не задумывалась над вопросом, кем ей быть. Как многим девушкам ее возраста, ей мечталось о необыкновенно счастливой жизни, которая представлялась в каких-то туманных образах. Но один случай так подействовал на девушку, что она увидела себя в определенной, конкретной роли.

Племенной бык поднял на рога молодую скотницу Улю и бросил наземь. Когда подоспевшие мужчины отогнали озверевшего быка, несчастная женщина лежала на спине, уставясь в небо неподвижными глазами, и громко стонала. В распоротом окровавленном животе глянцевито синели кишки. Пока звонили по телефону в районную больницу да ждали приезда врача, пострадавшая оставалась без помощи, и люди шептали: «Не жилица!.. Где там!..»

Врач Нина Борисовна, тридцатилетняя брюнетка, выйдя из машины, требовательно махнула рукой, чтобы толпа расступилась, стала щупать пульс у неподвижно лежавшей Ули. Пожилая медсестра поднесла к носу пострадавшей смоченную лекарством ватку… Уля пошевелилась. Врач сделала ей укол, потом вместе с медсестрой забинтовала.

Долго после того как Улю увезли в больницу, не расходились люди. Вился тихий разговор:

— И крови-то сколько потеряла!

— В больнице зашьют, переливание крови сделают и все прочее.

— А если кишки порваны? Их не сошьешь.

— Кишки, говорят, сшивают, а вот мочевой пузырь если распорот… это еще не ремонтируют…

Вопреки печальным предположениям, Уля выжила, поправилась, а через год родила ребенка.

Не раз во время купания Ника видела багровые шрамы на животе Ули и все удивлялась. При этом она живо воображала Нину Борисовну. И до случая с Улей часто приходилось слышать, как Нина Борисовна кому-то «вырезала слепую кишку», кому-то «сделала кесарево сечение». Но то были слова, не производившие особого впечатления. А тут… когда Ника своими глазами видела умиравшую Улю, а теперь видит ее живую, смеющуюся, работающую — это потрясало… Нина Борисовна стала для нее примером во всем. Мечтая стать такой же, Ника стала подражать Нине Борисовне в прическе, в походке, в манере держать себя с людьми и воображала себя на ее месте.

…Через три дня Ника снова пришла к председателю, положила перед ним книгу.

— Прочитала.

— Очень хорошо. Все понятно?

— Как будто бы…

— Теперь попрошу вас помочь мне. Я человек здесь новый, даже с хозяйством как следует еще не ознакомился… Не можете ли вы побывать на ферме, обследовать ее и потом доложить мне?

— Я никогда этим не занималась.

— Не боги горшки обжигают. Садитесь-ка поближе к столу, я вам расскажу, что и как надо сделать…

На другой день Ника пошла на свиноферму. Было тихое серое утро. Наезженная дорога со следами от тракторных гусениц матовой лентой спускалась в низинку, за которой на взлобке косогора стояли беленные известью строения фермы. С поля доносился ровный гул моторов: трактористы допахивали зябь.

Шла она не спеша, будто прогуливалась на досуге. Думала о предстоящем деле. Ее удивило, что Венков не сказал ей ни одного резкого слова, говорил с ней доверительно, мягко, и даже напутственного тона не было в его словах. Как это непохоже на прежнего председателя, кричавшего во все горло: «Я заставлю тебя работать!»

Ника улыбалась, вспоминая Венкова, и казалась самой себе лучше, чем о ней думали на селе.

Вспомнилось, как в минувшие дни, когда нехотя листала книгу по свиноводству, сколько раз подходила к ней мать, сложив на животе усталые, в черных трещинках руки, тихо говорила: «Шла бы ты лучше на ферму работать, а не обследовать». Нику это бесило. «Этого еще мне не хватало!» Мать вздыхала, качала головой: «Как ты жить будешь?» — «Сумею…» Знала, что не следует грубить матери, но хотелось побравировать. Потом, жалея мать, чуть было не сказала, что все это баловство и шутки, но не успела: в сенях послышались шаги отца, и она уткнулась в книгу. С отцом не смела так говорить, как с матерью. Недавно отец сказал ей: «Ладно! Зиму потерплю твое безделье. Но если не сдашь в институт и не пойдешь работать, — убирайся на все четыре стороны!» С тех пор он стал малоразговорчивым, и Ника боялась его…