Ницше как предшественник фашистской эстетики - [14]

Из этого отношения фашизма к Ницше яснее всего обнаруживается место, занимаемое Ницше в развитии немецкой буржуазной идеологии. Ницше, с одной стороны. — первый широко влиятельный немецкий мыслитель, в котором нашли свое выражение откровенно реакционные тенденции упадочного капитализма; он — первый философский глашатай империалистского варварства.

С другой стороны, Ницше — последний мыслитель немецкой буржуазии, в котором еще живы традиции ее классического периода. Правда, они живут в нем в искаженной и искажающей форме. Между классической эпохой и Ницше лежит период романтического помрачения этих традиций в годы «священного союза», лежит измена буржуазии своей собственной буржуазной революции в 1848 г. и в последующие годы, лежит ее капитуляция перед «бонапартистской монархией» (Энгельс) Гогенцоллернов. Ницше воспринимает наследство классического периода сквозь призму всех этих реакционных явлений. И если он, последний крупный мыслитель Германии, еще сохраняет живую связь с этим наследством, то именно благодаря живости этой связи, благодаря субъективной страстности, с какой он по своему усваивает это наследство, он становится могильщиком классических традиций в Германии.

Его полемика разрушает и пустой академизм либералов, обесцветивших античные традиции немецкой классики, и ограниченное преклонение перед средними веками, обскурантское юродство романтиков. Но в то же время он превращает все классическое наследие — античную Грецию. Ренессанс, французский XVII и XVIII век, немецкую классику — в мир декадентского варварства.

Это перетолкование классических традиций по их содержанию идет у Ницше рука об руку с методологическим разрушением всех путей к проработке культурного наследства. Ницше разлагает скучно-филологический метод этой проработки, он разрушает банальный историзм как либералов, так и поздних романтиков. Но на его место он ставит метод произвольных конструкций, перетолкование истории в мифы, «остроумное» сопоставление исторических событий, людей и периодов. Связь великих исторических фигур с реальной борьбой соответствующих эпох исчезает у Ницше в еще большей мере, чем у его плоских и банальных антиподов.

Каждая историческая фигура распадается для Ницше на отдельные психологические черты, из которых, смотря по надобности, может быть сконструирован любой миф. Как субъективно искренний мыслитель, Ницше отдавал себе совершенно ясный отчет в этом своем методе. «Только личное остается вечно неопровержимым. Из трех анекдотов можно построить образ человека; я пытаюсь выделить из каждой системы три анекдота и жертвую всем остальным».

Тем самым Ницше становится родоначальником всех произвольных исторических конструкций и мифообразований империалистской эпохи: от импрессионизма до экспрессионизма, от Зиммеля до Гундольфа и, далее, до Шпенглера, до Мельера ван ден Брука, до Юнгера и наконец до Розенберга и Геббельса ведет один путь, на, который в Германии впервые сознательно вступил Ницше.

В фашизме этот путь завершается тем, что все историческое наследство сводится к произвольному набору демагогических плакатных лозунгов. Прогрессивное наследство человеческой истории по своей форме и содержанию уничтожено для буржуазии фашизмом. Но фашизм является в данном случае лишь последним результатом длительного процесса развития, в начале которого стоит Ницше и в котором принимали участие — невольно и бессознательно — также и многие буржуазные противники фашизма.

Как ни велико различие идеологического уровня между Ницше и его фашистскими последователями, это не может затушевать того исторического факта, что Ницше является одним из важнейших предков фашизма.