Ницше - [229]
Русских модернистов Ницше привлекал страстностью духовных исканий, их экзистенциальной направленностью и абсолютной новизной. В признании Ницше деятели Серебряного века усматривали возможность выхода из провинциализма, преодоления культурной отсталости. Приобщение к ницшеанству казалось им сакральным посвящением в европейцы.
По мнению А. Эткинда, в России Ницше встречали как романтика, мифотворца, пророка, принимающего весь мир, видящего «присутствие бесконечного в конечном» (В. Жирмунский). Именно у романтиков «жизнь и поэзия сближаются; жизнь поэта похожа на стихи;…жизнь в эпоху романтизма подчиняется поэтическому чувству… Переживание становится темой поэтического изображения и, через это изображение, пережитое получает форму и смысл». В. Жирмунский видел в этом «массовый бред», «но с психологической точки зрения… бред является таким же состоянием сознания, как другие».
Причина приятия Ницше в стране несовместимого с ницшеанством менталитета, по мнению М. Михайлова, в том, что впервые в западноевропейской истории властитель дум во весь голос повторил то, что уже было добыто русской мыслью в лице Достоевского, тем самым санкционировав правильность и значительность молодой русской мысли.
К тому же, по воле судьбы, Ницше попал в Россию в тот момент, когда самые талантливые мыслители русского марксизма стали от него отходить — в поисках других, более глубоких идей, которые давали бы им ответы на всё усложнявшуюся действительность. Им, воспитанным в западноевропейской философской традиции и в то же время на романах Достоевского и Толстого, необходим был авторитетный (а это значит — западноевропейский) уверенный голос, который бы подтвердил, что зародившаяся русская мысль и есть тот выход из духовного и философского тупика, в который попало человечество. Таким могучим и авторитетным голосом для этих мыслителей стал голос автора «Так говорил Заратустра». В Ницше они признали «своего».
Ницше писал: «Великие эпохи нашей жизни начинаются тогда, когда мы приобретаем смелость переименовать в добро то, что мы в себе считали злом». Такую эпохальную переоценку благодаря моральной поддержке Ницше и совершили мыслители русского религиозно-философского ренессанса.
Сверхчувствительная к морализму русская мысль воспринимала прежде всего этические аспекты его философии — «я» человека как единственный носитель морального начала.
Ницше — вместе с французскими символистами — открывал художникам Серебряного века мифологические глубины бессознательного, «мифологические были», как писал А. Белый.
А. Блок и Ф. Сологуб недаром штудировали Ницше: «Беру кусок жизни, грубой и бедной, и творю из нее сладостную легенду, ибо я — поэт», — строки эти вряд ли могли бы появиться без таких штудий… Ницше «возвратил миру Диониса» не для одного Вяч. Иванова — дионисийский дух витает над «оргийностью» всего русского декадентства (я думаю, что выразился правильно вопреки негативному отношению самого Мифотворца к тому, что скрывается за этим понятием).
разве это не Ницше говорит словами Блока?
Новую, во многом ницшеанскую, концепцию культуры развивали авторы «Северного вестника», «Весов», «Мира искусства» А. Волынский, В. Брюсов, А. Белый, В. Иванов, А. Бенуа, Н. Метнер, Эллис, Б. Садовский. Героев-ницшеанцев мы встречаем в «Санине» Арцыбашева, «Вавочке» А. Вербицкой, «Альме» и «При свете совести» Н. Минского, в книгах З. Гиппиус, Боборыкина, Андреева, Крыжановской, Горького, Ропшина, Винниченко, Набокова, Каменского…
Бальмонт — сам вполне «сверхчеловеческий тип», «Люцифер небесно-изумрудный», «предавший все для счастья созиданья»…
А вот теория черни Ницше и Ле Бона, положенная на стихи Бальмонтом:
Идею Ницше о трагедии, «рожденной из духа музыки», то есть трагедии как сущности бытия, глубже других воспринял И. Анненский. «Романтик Ницше, — писал он, — возводил ребячью сказку в высшие сферы духовной жизни». И сам творил свои «вакхические драмы» на поэтике, восходящей к древним трагикам, следуя заветам Аристотеля об ужасах и страданьях как главных трагических элементах человеческих ощущений.
В книге «По ту сторону добра и зла» Ницше высказывает идею о подчиненности объективного человека (ученого) субъективному человеку (философу). Отличительные черты «объективного человека» — это способность зеркально отразить чуждые ему образы (события) и стать орудием или гибкой формой, лишенной собственного содержания. Любопытно, что эту идею И. Анненский перенес на автора и его персонажей: есть «скудельный сосуд» божества, орудие для пророчеств, и есть марионетка, кукла, подчиненная творцу и отражающая душу автора.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Если писать историю как историю культуры духа человеческого, то XX век должен получить имя Джойса — Гомера, Данте, Шекспира, Достоевского нашего времени. Элиот сравнивал его "Улисса" с "Войной и миром", но "Улисс" — это и "Одиссея", и "Божественная комедия", и "Гамлет", и "Братья Карамазовы" современности. Подобно тому как Джойс впитал человеческую культуру прошлого, так и культура XX века несет на себе отпечаток его гения. Не подозревая того, мы сегодня говорим, думаем, рефлексируем, фантазируем, мечтаем по Джойсу.
В своей новой книге «Непризнанные гении» Игорь Гарин рассказывает о нелегкой, часто трагической судьбе гениев, признание к которым пришло только после смерти или, в лучшем случае, в конце жизни. При этом автор подробно останавливается на вопросе о природе гениальности, анализируя многие из существующих на сегодня теорий, объясняющих эту самую гениальность, начиная с теории генетической предрасположенности и заканчивая теориями, объясняющими гениальность психическими или физиологическими отклонениями, например, наличием синдрома Морфана (он имелся у Паганини, Линкольна, де Голля), гипоманиакальной депрессии (Шуман, Хемингуэй, Рузвельт, Черчилль) или сексуальных девиаций (Чайковский, Уайльд, Кокто и др.)
Впервые в науке об искусстве предпринимается попытка систематического анализа проблем интерпретации сакрального зодчества. В рамках общей герменевтики архитектуры выделяется иконографический подход и выявляются его основные варианты, представленные именами Й. Зауэра (символика Дома Божия), Э. Маля (архитектура как иероглиф священного), Р. Краутхаймера (собственно – иконография архитектурных архетипов), А. Грабара (архитектура как система семантических полей), Ф.-В. Дайхманна (символизм архитектуры как археологической предметности) и Ст.
Серия «Новые идеи в философии» под редакцией Н.О. Лосского и Э.Л. Радлова впервые вышла в Санкт-Петербурге в издательстве «Образование» ровно сто лет назад – в 1912—1914 гг. За три неполных года свет увидело семнадцать сборников. Среди авторов статей такие известные русские и иностранные ученые как А. Бергсон, Ф. Брентано, В. Вундт, Э. Гартман, У. Джемс, В. Дильтей и др. До настоящего времени сборники являются большой библиографической редкостью и представляют собой огромную познавательную и историческую ценность прежде всего в силу своего содержания.
Атеизм стал знаменательным явлением социальной жизни. Его высшая форма — марксистский атеизм — огромное достижение социалистической цивилизации. Современные богословы и буржуазные идеологи пытаются представить атеизм случайным явлением, лишенным исторических корней. В предлагаемой книге дана глубокая и аргументированная критика подобных измышлений, показана история свободомыслия и атеизма, их связь с мировой культурой.
Макс Нордау"Вырождение. Современные французы."Имя Макса Нордау (1849—1923) было популярно на Западе и в России в конце прошлого столетия. В главном своем сочинении «Вырождение» он, врач но образованию, ученик Ч. Ломброзо, предпринял оригинальную попытку интерпретации «заката Европы». Нордау возложил ответственность за эпоху декаданса на кумиров своего времени — Ф. Ницше, Л. Толстого, П. Верлена, О. Уайльда, прерафаэлитов и других, давая их творчеству парадоксальную характеристику. И, хотя его концепция подверглась жесткой критике, в каких-то моментах его видение цивилизации оказалось довольно точным.В книгу включены также очерки «Современные французы», где читатель познакомится с галереей литературных портретов, в частности Бальзака, Мишле, Мопассана и других писателей.Эти произведения издаются на русском языке впервые после почти столетнего перерыва.
В книге представлено исследование формирования идеи понятия у Гегеля, его способа мышления, а также идеи "несчастного сознания". Философия Гегеля не может быть сведена к нескольким логическим формулам. Или, скорее, эти формулы скрывают нечто такое, что с самого начала не является чисто логическим. Диалектика, прежде чем быть методом, представляет собой опыт, на основе которого Гегель переходит от одной идеи к другой. Негативность — это само движение разума, посредством которого он всегда выходит за пределы того, чем является.
В монографии на материале оригинальных текстов исследуется онтологическая семантика поэтического слова французского поэта-символиста Артюра Рембо (1854–1891). Философский анализ произведений А. Рембо осуществляется на основе подстрочных переводов, фиксирующих лексико-грамматическое ядро оригинала.Работа представляет теоретический интерес для философов, филологов, искусствоведов. Может быть использована как материал спецкурса и спецпрактикума для студентов.