Ницше - [203]

Ницше дал основания относить его к милитаристам. Но, во-первых, панегирики войне — весьма распространенный литературный жанр, трудно назвать гениев-матерей, не приложивших к нему руку (даже Вл. Соловьев, даже Достоевский). Миф — это бесконечная война. Любовь — это война тоже. Жизнь, по словам Ницше, это война. Во-вторых, уже с позиции символизма, война — образ мировой борьбы, эволюции, развития. Я не стал бы утверждать, что война для Ницше — то же, что любовь для поэта, то есть нечто возвышенное, что должно воспеть. Но война, как и любовь, — символы жизни, в чем-то даже эквивалентные, синтез добра и зла, притяжения и отталкивания.

Как и иные символы Ницше, война — не столько сражение и убийство на поле брани, сколько состояние духа, отрицание отживших ценностей, апофеоз творческого нигилизма (отрицания отжившего).

Ницшеанский гимн войне — это гимн войне духа: сам он говорил — «войне за свои мысли». Только один пример извращения высказываний Ницше (их можно множить бесконечно): часто цитируются слова Ницше «Я призываю вас не к работе, а к борьбе!». Следующая далее фраза, придающая совершенно иной смысл сказанному, при этом опускается: «Да будет труд ваш борьбой и мир ваш победой!».

Сами немцы осознали суть ницшеанства задолго до прихода фашизма. В изданной в начале века книге Левенштейна «Фридрих Ницше в глазах рабочего класса» находим вполне современные оценки учения-мифа:

Искатель вечности, одинокий, непонятный нами, пролетариями, Ницше в действительности проповедует не право сильного против слабого, его борьба в значительно большей степени направлена против того организма, который подводит человека под определенную рубрику заранее намеченной схемы, против современного государства.

Ницше не принадлежал ни к какой партии, не знал никаких классовых различий, его учение относилось к человечеству…

Эстетика, музыка

Человек думает, что сама Вселенная преисполнена красоты, но он забывает себя как причину этой красоты! Он один наделил ее красотою, увы! — человеческою, чересчур человеческою красотою; в сущности, здесь человек любуется собственным своим отражением в вещах: он находит прекрасным все то, что отражает его образ: в суждениях о красоте выражается тщеславие человеческого рода.

Ф. Ницше

Соответственно аполлоновскому и дионисийскому началу существует две равноправные эстетики: красоты, обуздывающей хаос, и стихии. Дионисийское начало, как более древнее по сравнению с миром дельфийского бога, необходимо для существования красоты: стихийное, демоническое стоит выше гармонического и пластического. Красота включает в свой корпус все силы жизни, прежде всего всю мощь бесструктурного хтонического бытия (идея, близкая наиновейшим модернистским эстетикам, включая музыку нововенцев, Штокгаузена, Легети и т. д.).

Красота, которая не «трепещет перед бездной становления», есть только прекраснодушная утопия, сновидение. Все реалии жизни, включая ужасное и безобразное, бессмысленное и жестокое, не просто эстетически оправданы, но и необходимы для продолжения существования. Дьявол — не просто необходимый элемент мира, но, в значительной степени, творец подлинной красоты. Говоря на языке Ницше, растерзанный бог Дионис — Загрей есть символ бытия и воссоздание его страданий — эстетическое оправдание бытия, реализуемое искусством.

Искусство — высшее выражение воли к могуществу, приоритетная ценность, открывающая человеку возможность овладения миром. Трагическое искусство рождено «бесстрашием перед ужасным и темным», оно демонстрирует ужасное в блеске красоты: «…Трагедией славит свое бытие человек, привычный к страданию, жаждущий страдания, героический человек — лишь ему подносит трагик-художник кубок этой сладчайшей жестокости».

Однако искусство, будучи образом воли к власти, все же является волей к видимости и не притязает на большее. Но воля к власти, которую искусство показало как образ сущего, — это все же стремление — ens realissimum, наиреальнейшая сущность, и она обнаруживается прежде всего в деянии, в поступке, в историчности человека. Для Ницше важно интерпретировать мир как волю к власти и вечное возвращение того же самого, и здесь нигилизм становится своего рода помощником и предусловием для взгляда в будущее и прошлое, на которые спроецировано настоящее.

Воспитанный на классических образцах, Ницше преклонялся перед мифологическим искусством, считал древнегреческую трагедию выражением высшей природности человеческих творений. Современная культура — свидетельство деградации, упадка, вырождения творчества, болезнь духа. Признаки болезни налицо: утрачена мифологичность, чувство стиля, величие подлинной красоты и полноты жизни, повсюду — усреднение людей и оскудение их духовного потенциала и жизненных сил. Культура безжизненна, повсюду царит декаданс, утрачена внутренняя движущая сила, ощущение трагичности существования.

Величие античности — именно в полноте жизни, в мощи трагического начала, в безусловном принятии темных сторон бытия. Миф не разделяет, не анализирует, не взвешивает на весах, не отделяет зло от добра. Где начинается анализ, кончается жизнь. Древнее мифологическое искусство служило жизни, современное, рациональное — умерщвляет живое античность подобна ликующему детству, современность — брюзжащей старости. Красота — фонтанирующая жизнь, уродство — жизненный упадок: