Ничто не случайно - [40]

На четвертом заходе он пошевелил рулем вперед-назад, что означало «Нет», и улетел на соседний аэродром.

В этом вся трудность полетов на моноплане, подумал я. Ему требуется слишком длинная посадочная полоса. А ведь это хорошее поле, совсем рядом с городом, оно спасло нас, когда мы были на грани разорения, и отсюда мы еще покатаем многих пассажиров.

Я стащил чехол с Паркса и приготовился к вылету. Черт побери. Славное поле…

Когда я сел в аэропорту. Пол уже привязывал свой самолет. На нем все еще была белая рубашка и галстук.

– Привет, – сказал я. – Ты уже все сфотографировал, что хотел?

– Да. Я без остановок летел сюда прямо из Огайо, потому и не задерживался слишком долго над полем. У меня уже горючее было на исходе. А это поле для меня коротковато.

Он говорил извиняющимся тоном, словно это он был виноват, что поле ему не подошло.

– Не беда. Забрасывай свои вещи на переднее сиденье, и мы сейчас туда перепрыгнем. Если ты мне доверяешь. Впереди ручек управления нет…

Налет 1960-х годов сошел с Пола не сразу, и помогая Стью укладывать парашют, он рассказывал нам о своих фотосъемках. Тоскливо было сознавать, что иной мир все еще существует, и люди в нем все еще суетятся в своих деловых костюмах и говорят об абстрактных вещах, не имеющих никакого отношения к моторам, хвостовым костылям или хорошим посадочным площадкам.

В тот вечер, даже без парашютного прыжка, биплан прокатил пятнадцать пассажиров, и зачехлив его на ночь, мы снова обрели уверенность в том, что неорганизованный бродячий пилот вполне может продержаться на поверхности, несмотря на несколько постных дней.

За столом в ресторане шел обычный оживленный разговор, но все это время меня не покидала мысль о том, что Ласкомб не может работать на коротких площадках. Если так трудно было найти посадочную площадку для биплана, вдвое труднее будет найти достаточно длинный сенокос, чтобы с него могли взлетать оба самолета.

Бродячий пилот может выжить, но не усложняет ли он сам себе жизнь, работая на самолете, не созданном для коротких площадок? Неужели Ласкомб положит конец Великому Американскому Цирку и его мечтам? Все эти вопросы не давали мне покоя.

Глава 12

УТРОМ Я ПЕРВЫМ ДЕЛОМ проверил хвостовой костыль. Для того, чтобы он держался, нужно было подмотать еще немного проволоки, а это означало, что придется приподнять хвост самолета и подставить под него несколько банок с маслом.

Пол стоял рядом, нахмурившись.

– Тебе не кажется, что ты можешь подсобить мне поднять хвост? – сказал я. – Стью, мы поднимаем, ты уже готов?

– Давайте! – сказал Стью, залезая под самолет с банками из-под масла.

Пол, очевидно, не услышал меня, потому что не сдвинулся с места, чтобы помочь.

– Эй, Пол! Почему бы тебе на минуту не прекратить сосать свою сигарету и не помочь мне?

Пол взглянул на меня так, будто я был каким-то отвратительным жуком, и направился ко мне.

– Ладно, ладно, я помогу тебе! Не суетись.

Мы подняли хвост и поставили его на банки с маслом как на подставку. Через некоторое время мы отправились в город завтракать. Пол шел сзади молча. Он явно был не в духе. Каковы бы ни были его проблемы, – думал я, – это не мое дело. Если он желает пребывать в плохом настроении – это его выбор. Наш завтрак был самым безмолвным и неловким из всех, которые я помню. Мы со Стью обменивались мнениями о погоде, о хвостовом костыле, опорах и подставках, о том, как они могут работать, но Пол за все это время не сказал ни слова, не издал вообще ни одного звука.

После завтрака мы все разошлись в разных направлениях, и в первый раз за все это лето мы пошли не в одну, а в три разные стороны. Это было забавно, однако озадачивало, потому что одна и та же волна депрессии охватила нас всех.

Ну и пусть себе дуются, – думал я, шагая в одиночестве к аэроплану, – это меня не касается. Если эти ребята хотят делать что-то другое и при этом чувствовать себя обиженными, я ничего не могу с ними поделать. Единственный человек, которым я могу управлять, – это я. Но я прилетел сюда, чтобы показывать людям, что такое полет, а не терять время на плохое настроение.

Я решил слетать в аэропорт, чтобы сменить масло в своем биплане, и сразу отправился туда; тем временем вернутся ребята, – это даже хорошо, что меня не будет.

Когда я снова вернулся на сенокос. Пол сидел на своем спальном мешке и писал записку. Он не сказал ничего.

– Слушай, приятель, – сказал я в конце концов. – Все, что ты делаешь, меня не касается, за исключением тех случаев, когда это мне начинает надоедать. А оно начинает. Что с тобой?

Пол перестал писать и сложил бумажку.

– Это связано с тобой, – сказал он. – Твое отношение изменилось. Ты ведешь себя не так, как раньше, с тех пор, как я вернулся. Сегодня я улетаю. Я отправляюсь домой.

Вот в чем было дело.

– Ты свободен лететь, куда хочешь. Но скажи мне, пожалуйста, как изменилось мое отношение? Ты считаешь, что я не хочу больше летать с тобой? В этом, что ли, дело?

– Не знаю. Но ты уже не тот. Ты относишься ко мне так, будто я какой-то незнакомый парень, которого ты никогда раньше не встречал. С другими можешь вести себя как хочешь, но только не со мной.